Как не хватит отцов достоянья,

Ты жену с миллионом возьмешь;

А потом ты повысишься чином -

Подоспеет казенный оклад.

По таким-то разумным причинам

Твоему я бездействию рад!

Жаль одно: на пустые приманки,

Милый юноша! ловишься ты,

Отвратительны эти цыганки,

А друзья твои – точно скоты.

Ты, чей образ в порыве желанья

Ловит женщина страстной мечтой,

Ищешь ты покупного лобзанья,

Ты бежишь за продажной красой!

Ты у старцев, чьи икры на вате,

У кого разжиженье в крови,

Отбиваешь с оркестром кровати!

Ты – не знаешь блаженства любви?..

Очень милы балетные феи,

Но не стоят хороших цветов,

Украшать скаковые трофеи

Годны только твоих кучеров.

Те же деньги и то же здоровье

Мог бы ты поумнее убить,

Не хочу я впадать в пустословье

И о честном труде говорить.

Не ленив человек современный,

Но на что расточается труд?

Чем работать для цели презренной,

Лучше пусть эти баловни пьют…

………………………….

Знал я юношу: в нем сочетались

Дарованье, ученость и ум,

Сочиненья его покупались,

А одно даже сделало шум.

Но, к несчастию, был он помешан

На комфорте – столичный недуг,-

Каждый час его жизни был взвешен,

Вечно было ему недосуг:

Чтоб приставить кушетку к камину,

Чтоб друзей угощать за столом,

Он по месяцу сгорбивши спину

Изнывал за постылым трудом.

"Знаю сам,- говорил он частенько, -

Что на лучшее дело гожусь,

Но устроюсь сперва хорошенько,

А потом и серьезно займусь".

Суетился, спешил, торопился,

В день по нескольку лекций читал;

Секретарствовал где-то, учился

В то же время; статейки писал…

Так трудясь неразборчиво, жадно,

Ничего он не сделал изрядно,

Да и сам-то пожить не успел,

Не потешил ни бога, ни черта,

Не увлекся ничем никогда

И бессмысленной жертвой комфорта

Пал – под игом пустого труда!

Знал я мужа: командой пожарной

И больницею он заправлял,

К дыму, к пламени в бане угарной

Он нарочно солдат приучал.

Вечно ревностный, вечно неспящий,

Столько делал фальшивых тревог,

Что случится пожар настоящий -

Смотришь, лошади, люди без ног!

"Смирно! кутай башку в одеяло!"-

В лазарете кричат фельдшера

Настежь форточки – ждут генерала,-

Вся больница в тревоге с утра.

Генерал на минуту приедет,

Смотришь: к вечеру в этот денек

Десять новых горячечных бредит,

А иной и умрет под шумок…

Знал я старца: в душе его бедной

Поселился панический страх,

Что погубит нас Запад зловредный.

Бледный, худенький, в синих очках,

Он недавно еще попадался

В книжных лавках, в кофейных домах,

На журналы, на книги бросался,

С карандашиком вечно в руках:

Поясненья, заметки, запросы

Составлял трудолюбец старик,

Он на вывески даже доносы

Сочинял, если не было книг.

Все его инстинктивно дичились,

Был он грязен, жил в крайней нужде,

И зловещие слухи носились

Об его бескорыстном труде.

Взволновали Париж беспокойный,

Наступили февральские дни,

Сам ты знаешь, читатель достойный,

Как у нас отразились они.

Подоспело удобное время,

И в комиссию мрачный донос

На погибшее блудное племя

В три приема доносчик принес.

И вещал он властям предержащим:

"Многолетний сей труд рассмотри

И мечом правосудья разящим

Буесловия гидру сотри!.."

Суд отказом его не обидел,

Но старик уже слишком наврал:

Демагога в Булгарине видел,

Робеспьером Сенковского звал.

Возвратили!.. В тоске безысходной

Старец скорбные очи смежил,

И Линяев, сатирик холодный,

Эпитафию старцу сложил:

"Здесь обрел даровую квартиру

Муж злокачествен, подл и плешив,

И оставил в наследие миру

Образцовых доносов архив".

Так погиб бесполезно, бесследно

Труд почтенный; не правда ли, жаль?

"Иногда и лениться не вредно",-

Такова этих притчей мораль…

Время в клуб воротиться, к обеду…

Нет, уж поздно! Обед при конце,

Слишком мы протянули беседу

О Сереже, лихом молодце.

Стариков полусонная стая

С мест своих тяжело поднялась,

Животами друг друга толкая,

До диванов кой-как доплелась.

Закупив дорогие сигары,

Неиграющий люд на кружки

Разделился; пошли тары-бары…

(Козыряют давно игроки.)

Нынче множество тем для витийства,

Утром только газеты взгляни -

Интересные кражи, убийства,

Но газеты молчали в те дни.

Никаких "современных вопросов",

Слухов, толков, живых новостей,

Исключенье одно: для доносов

Допускалось. Доносчик Авдей

Представлялся исчадием ада

В добродушные те времена,

Вообще же в стенах Петрограда

По газетам, была тишина.

В остальной необъятной России

И подавно! Своим чередом

Шли дожди, бунтовали стихии,

А народ… мы не знали о нем.

Правда, дикие, смутные вести

Долетали до нас иногда

О мужицкой расправе, о мести,

Но не верилось как-то тогда

Мрачным слухам. Покой нарушался

Только голодом, мором, войной,

Да случайно впросак попадался

Колоссальный ворище порой -

Тут молва создавала поэмы,

Оживало всё общество вдруг…

А затем обиходные темы

Сокращали наш мирный досуг.

Две бутылки бордо уничтожа,

Не касаясь общественных дел,

О борзых, о лоретках Сережа

Говорить бесподобно умел:

Берты, Мины и прочие… дуры

В живописном рассказе его

Соблазнительней самой натуры

Выходили. Но лучше всего

Он дразнил петербургских актеров

И жеманных французских актрис.

Темой самых живых разговоров

Были скачки, парад, бенефис.

В офицерском кругу говорили

О тугом производстве своем

И о том, чьи полки победили

На маневрах под Красным Селом:

"Верно, явится завтра в приказе

Благодарность войскам, господа:

Сам фельдмаршал воскликнул в экстазе:

"Подавайте Европу сюда!…""

Тут же шли бесконечные споры

О дуэли в таком-то полку

Из-за Клары, Арманс или Лоры,

А меж тем где-нибудь в уголку

Звуки грязно настроенной лиры

Костя Бурцев ("поэт не для дам",

Он же член "Комитета Земфиры")

Сообщал потихоньку друзьям.

Безобидные, мирные темы!

Не озлят, не поссорят они…

Интересами личными все мы

Занималися больше в те дни.

Впрочем, были у нас русофилы

(Те, что видели в немцах врагов),

Наезжали к нам славянофилы,

Светский тип их тогда был таков:

В Петербурге шампанское с квасом

Попивали из древних ковшей,

А в Москве восхваляли с экстазом

Допетровский порядок вещей,

Но, живя за границей, владели

Очень плохо родным языком,

И понятья они не имели

О славянском призваньи своем.

Я однажды смеялся до колик,

Слыша, как князь говорил:

"Я, душа моя, славянофил".

– "А религия ваша?" – "Католик".

Не задеты ничем за живое,

Всякий спор мы бросали легко,

Вот за картами,- дело другое!-

Волновались мы тут глубоко.

Чу! какой-то игрок крутонравный,

Проклиная несчастье, гремит.

Чу! наш друг, путешественник славный,