«И все-таки смелость этого находчивого священника вводит в заблуждение лишь его одного. Его интеллектуальная трусость безгранична [...] увы! никто не заслуживает любви меньше, чем тот, кто живет только для того, чтобы быть любимым. Такие души, столь умело применяющиеся к вкусу каждого, — лишь зеркала...».

Бернанос в своем размышлении доходит до самых корней подобного упадка:

«"Я — человек своего времени", — повторяет он с видом человека, уверяющего себя самого [...]. Однако он никогда не замечал, что тем самым каждый раз отрекался от знака вечности, которым был отмечен».

Я готов без колебаний утверждать, что великая болезнь нашего времени — это его обделенность истиной. Повсюду ее заменили успех и действенность. Но такое забвение истины и бегство в конформизм служат миру только внешне. Подобная община стоит на песке. Страдание за истину — необходимое условие подлинной общины. Его нужно принимать изо дня в день. И только в повседневном терпении истины мы внутренне зреем, освобождаемся от самих себя, становимся свободны для Бога.

И здесь опять возникает этот образ камней живых. Петр проясняет внутреннее требование образа, обращаясь к Псалму 118(117), 22, который уже давно стал одним из основополагающих текстов христологии: «Камень, который отвергли строители, соделался главою угла». Мы не будем входить в подробности богословия смерти и Воскресения, присутствующего в этом стихе. Но идея живого камня уже привела нас к признанию того, что строить — значит быть устрояемым, что без пассивной стороны, без претерпевания нет очищения. Для Бернаноса страдание есть само бытие Божественного сердца, и страдания тела и духа — самое драгоценное, что Господь предлагает нам. Отвергнутый камень означает человека, который взял на себя смертное страдание полной и радикальной любви и который тем самым стал пространством для всех нас: стал главою утла, краеугольным камнем, который из разрозненного человечества созидает дом живой, новую семью.

В семинарии для будущих священников, при формировании личности священника мы создаем не невесть какую группу. В этом случае есть опасность, что страстное стремление быть интегрированными будет иметь целью только согласие внутри группы, которому мы пожертвуем своей неповторимостью. Но мы строим не по плану, который создали сами. Мы устрояемы Тем, Кто является изначальным образцом, которого мы должны стараться достичь, — вторым Адамом, о Котором Павел говорит, что Он есть «дух животворящий» (1 Кор 15, 45). Этот план построения оправдывает муки очищения и гарантирует, что речь идет именно об очищении, а не о разрушении. Мы входим частью в это растущее здание, стараясь познать все, «что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала» (Флп 4, 8). Мы годимся для этой постройки, когда становимся истинными.

Там, где эта система действенна, семинария становится домом. Без этого общего пути она может быть только жильем для студентов, комнатами, каждый обитатель которых живет, в конечном итоге, только для себя. Именно готовность к очищению гарантирует чувство юмора и хорошее настроение в доме. Там, где ее нет, общая атмосфера становится невыносимо вздорной, становится отвращением ко всему и к самим себе; дни делаются серыми, и радость не возрастает, потому что не находит солнца, которое необходимо ей для роста.

3. Дом и храм: служение Слову, ставшему плотью

Эти размышления приводят нас ко второй части, где, помимо основополагающей формации человека и христианина, будет идти речь о формации будущего пресвитера. Текст, говорящий о духовном доме, созданном из камней живых, по-прежнему будет служить нам точкой отсчета. Это дом, который Бог созидает Себе в мире и который вместе с тем мы созидаем для Него, — «Дом Божий». Здесь происходит обращение ко всему богословию Храма. Храм — это, прежде всего, место обитания Бога, пространство Его присутствия в этом мире. И именно как таковое он является местом собрания, где всегда заново совершается завет. Он есть место встречи Бога и Его народа, который в этой встрече осознает себя. Он есть место, откуда раздается Слово Божие, место, где установлен эталон Его закона и откуда он становится далеко видимым. Поэтому, в конце концов, он есть место славы Божией. Она является в неприкосновенной чистоте Его слова, но и в праздничной красоте культового действа. Слава выражается в прославлении, которое является ответом на призыв Слова, — ответом концентрированным и предваряющим, ответом, который должен затем находить отражение во всем жизненном поведении, становящемся тем самым эхом Его славы. Когда, в час смерти Иисуса, завеса в Храме разодралась надвое, это означало, что Храм перестал быть в этом мире местом встречи Бога с человеком. С момента смерти Иисуса Его Тело, за нас преданное, стало новым и истинным Храмом. Внешнее разрушение строения из камня в 70 году просто являет перед лицом всей истории то, что в смерти Иисуса уже совершилось. Слова Псалма теперь применимы полностью: «Жертвы и приношения ты не восхотел; но тело уготовал Мне» (Ис 40,7; Евр 10, 5). С тех пор культ приобрел новое и окончательное значение: мы прославляем Бога, становясь единым Телом со Христом, то есть новой, духовной жизнью, в которой Он охватывает нас целиком: и тело, и дух (см. 1 Кор 6, 17).

Мы прославляем Бога и даем сделать себя сопричастными акту любви, совершившемуся на Кресте. Прославление и завет, культ и жизнь становятся одним и тем же, одним неразделимым целым. Час Иисуса, длящийся до сих пор и до скончания дней, заключается в том, что Он с высоты Креста привлекает нас всех к Себе (Ин 12, 32), чтобы мы были «все одно» в Нем (Гал 3, 28).

В новом культе, который постоянно совершается в нашем Пасхальном переходе, заставляющем нас выйти из самих себя, чтобы вступить в пространство Тела Христова, основные элементы, определявшие культ Ветхого Завета, сохраняют всю свою ценность; и только теперь они обретают всю полноту своего значения. Мы уже говорили, что Храм — это, прежде всего, место для слова Божия. Поэтому священство, которое есть служение Слову, ставшему плотью, должно олицетворять слово Божие в его неискаженной чистоте и вечной актуальности. Для священника Нового Завета абсолютно необходимо, чтобы он предлагал не свою личную философию жизни, которая была бы результатом размышлений или чтения, но чтобы он передавал Слово, которое было вверено нам в сочтенные надежными руки и которое мы не должны «повреждать», согласно энергичным и выразительным словам Павла из его Второго послания к Коринфянам (2,17). В этом заключается самый требовательный вызов, который священник обязан принять. Он ярко проявляет весь масштаб и всю глубину того, что означает подготовка к священству. Как священник я не имею права высказывать свои собственные идеи; я — посланник Другого, и только это и придает вес моему слову. «Мы — посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим: примиритесь с Богом» (2 Кор 5, 20). Этот текст Павла и до сих пор подходит, чтобы определить существеннейшую форму и миссию существования священника в Церкви Нового Завета Я должен передавать слова Другого: это значит, что прежде всего я должен их знать, понимать, сделать глубоко своими.

Однако это возвещение предполагает, конечно, гораздо больше, чем отношение телеграфиста, который верно передает чуждые ему слова, не касающиеся его лично.

Я должен передавать слова Другого от первого лица, совершенно лично, и я должен настолько сообразоваться с ними, чтобы они стали моими собственными. Эта весть нуждается не в механическом передатчике, а в свидетеле. Обычно человек рождает мысль, а потом ищет слова, чтобы выразить ее; здесь все наоборот: слово предшествует. Человек открывается ему и отдает себя в полное его распоряжение. Именно в этом процессе обучения, постижения и ответа, который позволяет прожить слово изнутри, и состоит основа всякой подготовки к священству.

В своей книге духовных упражнений отец Кольвентах определяет это подчинение собственного знания учению Церкви как sacrificium. intellectus и продолжает: