«Этот sacrificium отмечает весь духовный труд [...] печатью жертвенности в собственном смысле слова, а значит, отмечает его печатью священства. [...] Способность [...] благовествовать предполагает далеко не только знание, прежде всего — личное единение священника с телом Христа и наше личное понимание передаваемого слова. Как и для левитов, пророков и апостолов, процесс обучения того, кто возвещает слово Божие, — процесс, не имеющий конца, — состоит также в том, чтобы предоставить первое место славе Божией [...]. Священник должен безоговорочно предать себя Слову Божию».

В этой же перспективе отец Кольвентах разъясняет таинственное выражение Павла «облечься во Христа»: облечься во Христа — это и есть процесс нашего отождествления со словом веры, внутренняя живая ассимиляция этого слова, которое таким образом становится нашим собственным, потому что мы сообразовали себя с ним.

Практически это означает, что при изучении богословия интеллектуальный аспект неотделим от духовного. То, что в этом мире есть Слово Божие, которое доступно для меня, то, что Бог сказал и говорит нам нечто, — вот самая поразительная новость, какую только можно себе вообразить. Но привычка слишком притупила нашу восприимчивость, чтобы мы могли прочувствовать то, что есть в этой новости совершенно неслыханного. Недавно я вспомнил маленькую историю, которую Хельмут Тилике рассказывает в своих воспоминаниях. Два студента-филолога, никогда не получавшие никакого религиозного воспитания, оказались слушателями одной из его проповедей в Гамбурге. Больше всего их потрясло совместное чтение «Отче наш», текста которого они до сих пор не знали. Но поскольку все прочие явно знали его, они не решились ни о чем спросить, а попытались найти его сами. Их поиски в муниципальной библиотеке не увенчались успехом. Даже в библиотеке богословского факультета текст отыскать им не удалось. Все это начинало казаться все более и более загадочным, пока, наконец, им не пришло в голову записать «Отче наш» во время радиотрансляции Мессы... «Наконец-то мы достали текст "Отче наш"», — так заканчивают свой рассказ эти студенты о своих долгих и кропотливых поисках молитвы Господней. Впрочем, вся эта история закончилась их обращением в католическую веру. Так в наше время вновь повторяется то, что Господь сказал о вере язычников: «И в Израиле не нашел Я такой веры» (Мф 8,10).

В самой природе призвания к священству — признать поразительную близость Слова Божия во всей его захватывающей красоте и всеми силами отдаться служению этому Слову. Поэтому мы не должны отступать ни перед каким усилием ради познания и признания Слова Божия. Если стоит выучить итальянский ради того, чтобы читать в оригинале Данте, насколько же более само собой разумеющимся должны мы считать овладение оригинальными языками Писания. Любое серьезное историческое исследование естественным образом является частью нашего вхождения в Слово Божие. Путь, ведущий к священству, не может обойтись без дисциплины разума, без дисциплины методического труда. Тот, кто любит, стремится познавать. Никогда ему не будет достаточно того, что он знает о любимом. Поэтому усердие, приложенное к познанию, — это внутреннее требование любви.

В то же время методическая дисциплина, всегда позволяющая отрешиться от личных идей, которые нам нравится лелеять, ради послушания существующей данности, — незаменимый аспект воспитания в истине и достоверности, существеннейшая составляющая этого самозабвения свидетеля, который возвещает не себя, а всецело отдается служению Большему, чем он сам. Набожность, которая хотела бы обойтись без этого усилия, превращается в фанатизм. Строительство без истины — это нечто вроде духовной мастурбации, которой мы не должны предаваться.

Серьезный и дисциплинированный труд ради понимания Священного Писания — основа воспитания священства. Но, конечно, чисто исторического чтения Библии недостаточно. Мы читаем ее не как человеческое слово из прошлого; мы читаем в ней Слово Божие, которое Бог доносит через людей прошлого людям всех времен, с тем чтобы оно стало для них вечно новым Словом их настоящего.

Относить Слово только к прошлому — значит отрицать Библию как таковую. Подобное чисто историческое объяснение, интересующееся лишь тем, что было, логически приводит к отрицанию канона, а значит, к оспариванию Библии как Библии. Принять же канон — значит всегда читать Слово, не сводя его к моменту его создания; значит видеть в непосредственных авторах Народ Божий, носителя и вечного автора Слова. Но, поскольку никакой народ не может быть Народом Божиим сам по себе, то признавать присутствие народа на заднем плане — значит также в нем и через него признавать Бога, истинного вдохновителя его пути и его памяти, ставших Писанием. Только будучи помещенным в такую перспективу, экзегезис становится библейским экзегезисом и богословием. Богословие существует только в той мере, в какой его несет субъект-Церковь, без нее богословия нет. Когда она забывает об этом, богословие становится философией религии: вся гамма богословских подходов становится не более чем нагромождением исторических, философских и прикладных дисциплин; точно так же, как разрушается каноническое право при отсутствии постоянного субъекта {личности), который может нести за него ответственность.

Как только внутреннее присутствие этого субъекта — Церкви в душах начинает слабеть, мы становимся свидетелями процесса распадения: разрушение канона и распадение богословия как такового на ряд дисциплин, едва связанных между собой, становятся неизбежны. В этом колоссальное искушение нашего времени, утратившего чувство тайны Церкви и видящего во всей великой Церкви только самонесущую организацию, которая может координировать религиозные интересы, но сама не входит в религию и выражает себя лишь в непосредственно видимой общине. Вот почему опыт и приятие Церкви — одни из самых главных составляющих подготовки будущего священника. Если во время этой подготовки «Церковь не пробудится в уме и сознании людей», все, в конце концов, останется чисто субъективным. Вера становится делом личного выбора: я выбираю то, что мне кажется еще годным для актуализации. Процессу отрешения от себя, посредством которого я предаюсь слову Другого, больше не находится места. Слово остается моим словом. Я не даю включить себя в Тело Христово и остаюсь сам с собой.

Это значит, что подготовка к священству обязана предполагать всеобъемлющую формацию, включающую в себя самые разные научные подходы. По сути своей, религия Слова есть религия разумная. Философский и исторический аспекты являются ее частью в той же мере, что и пастырское измерение. Но все это может связаться воедино только на основе собственно богословского ядра, которое не может существовать без того, что есть Церковь. Сегодня, в нашу эпоху все возрастающей специализации, поиск внутреннего единства в богословии и сосредоточение всего вокруг общего центра кажутся мне насущной необходимостью. Конечно, богослов должен получить многостороннее образование, но богословие должно быть всегда готово отказаться от всяческой шелухи, чтобы сосредоточиться на главном. Оно должно уметь различать специализированное знание и знание основополагающее. Оно должно, прежде всего, давать органическое видение целого, которое объединяет всю суть. Если якобы образцовое обучение приводит в конце концов лишь к накоплению массы специализированных знаний, не связанных друг с другом, оно терпит провал. Только видение целого дает возможность также признать критерии, нужные для различения духов, для независимости несущего весть. Если он не учится суждению, исходящему из целого, он оказывается беззащитен перед лицом переменчивой моды.

Я подошел сейчас к другому аспекту. Nobis quoque peccatoribis, «и за нас, грешных»: таковы первые слова молитвы из канона римской Мессы, которыми священники молят о себе самих; это всегда наводило меня на размышления. Перед лицом Бога священническое достоинство отступает, и молитва Церкви приходит к самому главному: мы — «грешные рабы». Не думаю, что стоит видеть в этом простую формулу смирения. Здесь происходит то же осознание, которое произошло у Исайи перед Богоявлением: «Горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами... и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа» (6, 5); то же самое происходит с Петром, приходящим в ужас от неслыханного улова рыбы: «Выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный» (Лк 5,8); то же самое сознание выражалось в прежней (пред-Соборной) литургии, в увещевании епископа кандидату на рукоположение: «К подобному достоинству следует приближаться с большим страхом». Опасно постоянно приближаться к священному, есть риск, что оно станет повседневностью, а потом фатальностью. Столь жесткие слова, с какими Иисус обращался к фарисеям и священникам, напоминают о всегда существующей психологической и социологической реальности: привычка все притупляет, делает банальным. Вспомним двух студентов, разыскивающих текст «Отче наш»: здесь мы воочию видим жажду язычников и наше собственное ослепление. Вот почему в прошлом Церковь всегда считала, что богословие нельзя изучать как любую другую дисциплину, делая ее способом добывания средств к жизни. Это значило бы обращаться со Словом Божиим так, как будто оно есть нечто, принадлежащее нам, хотя это отнюдь не так. Моисей перед неопалимой купиной должен был снять обувь. Мы можем сказать, что тот, кто подвергает себя сиянию Слова Божия, кто занимается этим профессионально, должен, чтобы жить в подобной близости, быть хорошо оснащен, иначе он будет сожжен. История Церкви свидетельствует о реальности этой угрозы: все великие кризисы в Церкви происходили из-за упадка духовенства, для которого посещение священного переставало быть захватывающей опасной тайной жгучей близости к Святейшему, а становилось удобным способом обеспечения своей жизни. Повеление Моисею снять обувь достаточно хорошо выражает необходимость подготовки к тому, чтобы отважиться на авантюру профессионального приближения к Тайне Бога: обувь, сделанная из кожи, то есть из шкуры мертвых животных, означает все мертвое, от чего нам следует освободиться, чтобы быть в состоянии приблизиться к Тому, Кто есть Жизнь. Мертвы отношения, которые становятся препятствием на Пасхальном пути: только тот, кто теряет себя, обретает себя. Священство требует оставить буржуазную жизнь; оно должно «структурно» включать эту «потерю» себя. Именно такого рода размышления объясняют тот факт, что Церковь связала священство с целибатом, безбрачием: безбрачие — это то, что неистово противоречит нормальному ходу жизни. Тот, кто внутренне принимает его, уже не может относиться к священству как к одной из выгодных профессий; он должен так или иначе отказаться от собственных жизненных замыслов, дать другому опоясать себя и повести, куда не хочешь. Прежде, чем принять такое решение, нужно услышать и поразмышлять над Словом Господа: «...кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения ее» (Лк 14, 28). Никто не может выбирать священство только по своей воле, чтобы найти в нем свою жизненную реализацию. Священство предполагает обязательным и главным условием тщательное размышление о том, отвечаю ли я на призыв Господа или ожидаю самореализации. И на протяжении всего пути нужно всегда оставаться в живом общении с Ним. Действительно, если мы отведем от Него взгляд, с нами неизбежно произойдет то же, что с Петром, устремившимся к Иисусу по воде: только взгляд, обращенный на Господа, может быть противовесом этой силе тяжести; но он действительно может ей противостоять. Мы всегда остаемся грешниками. Но если Господь держит нас, «большие воды» утрачивают над нами всякую власть.