— Зря ты нас как гостей незваных встречаешь, — ответил бородач. — С миром к тебе пришли.

— Откуда же мне знать с добром ли, коли даже имени твоего не знаю.

Свей промолчал, только смело подошёл к крыльцу, рукой ворчащего Бирюка отстранил. Встал супротив хозяина, поклонился, но не до земли был тот поклон, лишь чуть голову наклонил.

— Сигурдом называют меня соплеменники, Сигурдом Рыжебородым. Слышал я, что ты, Добрыня Всеславич, плотник умелый.

— Если люди говорят, то правда.

— Прохудился у нас корабль…

— Не умелец я в корабельном деле.

— О матче тебе толкую. Поставишь добрую — щедро заплачу.

— Сделаю, — Добрыня кивнул головой.

Любопытство одолело Гореславу, потихоньку спустилась она в сени и дверь приоткрыла.

Свей неподалёку от крыльца стоял, приметил девичье лицо, на миг пред ним промелькнувшее.

— Как имя этой девы? — спросил он.

Промолчал плотник.

" Ой, беда с тобой, девка неразумная, — причитала Белёна Игнатьевна, в окошко посматривая. — Бедная мать твоя, у которой ты, непутёвая, уродилась. И хвори-то за тобой по пятам ходят, да и ума Боги не дали. Сидела бы тихо себе в горнице, приданое бы себе шила. Недобрый глаз ведь у бородача того, как бы не сглазил, красавицу".

Гореслава помалкивала; сама не рада была, что на глаза свею показалась.

Гости заморские скоро со двора ушли, вместе с ним и хозяин со старшим сыном. Хозяйка же возле печи копошилась, Миланью за снедью в клеть поминутно посылала.

Аромат щей поплыл по избе, вылетел во двор. Собаки его учуяли, заскулили, косточки сахарные поджидая.

Наумовна в куту сидела, за умелыми хозяйскими руками следила. Скучно ей было да и взгрустнулось немного. Кузнец с женой только к обеду из града возвратились, поэтому поговорить ей не с кем было. Но вот Миланья села подле неё на лавку с сочной морковиной в руке. Работы для неё пока Белёна Игнатьевна не нашла, вот и отдыхала чернавка.

— А что, Миланья, давно ли ты живёшь тут?

— Девчонкой совсем малой купил меня Добрыня Всеславич.

— У кого купил?

— У датчан. Наше печище у самого берега Варяжского моря было… Пришли они в берёзозоле, избы наши пожгли. Тын двора нашего обгоревший весь в крови был… Меня, малую, на ладью притащили. Кричала я, к матери рвалась… Матушка моя ко мне руки тянула, не выдержала, побежала… Убили её. Топором. А я… Я с датчанами три года проплавала до того, как в Черен меня привезли. Там и продали. А хотели, помнится, везти в Альденгьюборг.

— Альденгьюборг?

— В Ладогу, князя варяжского град.

— Расскажи о датчанах.

— А что рассказывать? Звери они, не люди. И имена — то у них тоже звериные.

— Что за имена?

— Не помню уж. Мудрёные они. Только прозванье одного, слепого, помню. Он вместе с ними плавал; любили они песни его слушать. Седобородым звали.

— А тот рыжий, что к нам заходил, тоже датчанин?

Призадумалась Миланья, головой покачала.

— Северные люди они, но не датчане. Свеи, наверное. Урмане у нас не часто хаживают.

— Миланья, иди сюда, — Белёна Игнатьевна к девкам обернулась. — А ты, краса, раз уж нос во двор кажешь, за водой сходи, недалече.

…Колодец был от двора в двух шагах, его для нескольких дворов делали. Гореслава повесила вёдра на коромысло и пошла обратно ко двору. Когда к воротам подходила, увидала в конце улицы свеев. Гордо они взад-вперёд прохаживались, высматривали кого-то.

"Не меня ли", — подумалось девке. Прижалась она к тыну, чуть воду не расплескала.

А свеи походили ещё немного да и ушли.

Отлегло у девушки от сердца.

… Все к щам ароматным возвратились. Мужчины сразу за стол сели, а женщины к обеду накрывали.

— Наумовна, подь сюда, — Сила девку рукой подозвал.

— Что, Сила Жданович?

— Слышала ли о посиделках девичьих?

— Нет, не слыхала.

— Ужель Миланья не наушничала?!

— Не говорила она ничего.

— Завтра ввечеру к градцу иди, там парни с девками гулять будут. А после к старосте вместе с ними иди. Сестрицы княжеской сына повстречаешь.

Заалели щёки девичьи, а Мудрёна Братиловна засмеялась. "Говорила же, что до грудня косу острижёшь, так тому и быть", — сказала она.

… Много дум в ту ночь девка передумала, и казалось ей, что домовой по горнице ходит, мимо её платка похаживает. К чему бы? К дороге домой или к свадьбе? Переходить невесте в женихов дом.

И заснула она, думая об Изяславе; и приснился ей вновь чудной сон.

… Нево-море пред ней раскинулось, глазом не окинуть. А у берега корабль стоит, качается. И машет с него ей кто-то. Гореслава спешит к нему, идёт прямо по кромке воды и всё лицо разглядеть хочет. Мерещится ей лицо Изяслава, но вдруг черты его расплываются, и вместо одного видится ей другое лицо. Но запомнить его девушка не успела: налетел с моря ветер, унёс ладью далеко за облака. И осталась Гореслава одна…

К чему сон такой приснился, о чём Боги ей сказать хотели, предупредить?

Пролетел серпень, на смену ему пришёл хмурень.

Как листья на берёзах желтеть начали, уехали в печище Сила с женой хозяйство своё проверить, но вскорости вернуться обещали. Привезут весточку из родного печища. Уверена Гореслава была, что скажет Мудрёна Братиловна возвратясь, что сестрица Ярослава замужняя уже. Только вот чья она жена?

Утром сереньким, облачным выехала со двора телега, Саврасой запряжённая, и осталась девка одна в плотниковой семье.

С утра до вечера помогала Гореслава помогала Белёне Игнатьевне по хозяйству, а после гулять уходила. Чаще всего к граду ходила или же к Быстрой.

… Вечер был свежий, чуть прохладный: стрибожьи внуки над Невом играли. Наумовна шла по берегу Тёмной, цветы поздние собирала, не для снадобий, для себя. С тех пор, как Изяслава встретила, травы только для венков и красы собирала.

Берёзки тоненькие тихонечко листочками шелестели, веточки по ветру клонили, а за ними ели могучие лапами качала. Где-то недалече выселки были.

Гореслава к самой реке подошла, птичьим пением на островках заслушалась, как вдруг долетел до неё голос девичий. Чисто песня лилась, словно речка лесная по весне.

Девушка подошла к зарослям кустарника и раздвинула ветви. Она увидела певунью, сидевшую на одном из островков Тёмной. Девка, очевидно, услышала шелест листьев и замолчала. Она подняла глаза и посмотрела на Гореславу. Они у неё были голубые — голубые, чище и ярче, чем у Изяслава. Сама певунья оказалась светло-русой, статной, примерно таких же лет, что и Наумовна.

— Как зовут тебя, соловьюща? — спросила Гореслава.

Девушка промолчала, низко глаза опустила. Она перешла вброд реку и остановилась перед Наумовной.

— Зовут меня, как других здесь ещё не называли. Эльгой кличут.

— Имя-то урманское.

— Отец мой урманином был. Свегальдом Отважным прозвали его на родине. Приплыл он много лет назад в края наши. Мать моя не рабыней у него была, а женой пред Богами и людьми. Только море поглотило корабль его.

— Неужели бывает такое? Я только в баснях слыхала…

— В каждой басне часть правды есть.

— О нём поёшь?

Эльга кивнула.

— Расскажи мне о том, как случилось это, если сердечко не заболит.

— Больно мне, но расскажу. Мать моя, Всезвана, первой красавицей слыла в Черене; женихов у неё много было, только ни на кого она не смотрела.