— Наконец-то! Мы с миссис Калверт заждались вас. Фрэнк, как и оба его старших брата, родился на Мальте в семье английского консула. Консулом стал и сын-первенец Фредерик, проторивший братьям дорогу в Троаду: следом за ним сюда явился первый консульский агент Соединенных Штатов Джеймс Калверт, средний брат. Втроем братья владели значительной частью троадской земли.

— Сколько времени вы предполагаете пробыть здесь до отъезда в Гиссарлык?

— Несколько дней, пока губернатор не получит новую карту из Константинополя.

— В таком случае вы должны остановиться у нас. Здесь нет приличной гостиницы. Я отправлю экипаж за вашими вещами.

После неторопливого обеда мадам Калверт сразу ушла к своим четверым заждавшимся чадам. Калверт провел гостей в библиотеку, словно целиком перенесенную из Англии, из какого-нибудь загородного дворца: все стены сплошь уставлены книгами сэра Вальтера Скотта, Вордсворта, Теннисона, Диккенса, Теккерея, на кожаных корешках горят золотые, серебряные, красные буквы. Фрэнк затопил камин и глубоко уселся в красное кожаное кресло.

— В каком положении ваше ходатайство правительству Ее величества? — заботливо осведомился Генри.

Помолчав, Калверт поднял на него потухшие глаза.

— В неподвижном положении… Сколько я ни стараюсь подтолкнуть. Ваша жена знает о моем деле?

— Я ей не говорил.

— Тогда я лучше скажу, пока меня не оболгали другие. Он развернул тяжелое кресло и сел напротив нее.

— Я составил состояние лет пятнадцать назад, во время Крымской войны. Я был здесь единственным англичанином, который знал турецкий и греческий языки, мои братья не в счет—они занимали официальные должности, им нельзя было ни во что вмешиваться, — и получилось, что я один только и мог снабжать провиантом британский флот. Я старался не за страх, а за совесть—не проворонил ни одной овцы, ни единого мешка зерна в этой части Малой Азии. Если бы не я, наш флот в Дарданеллах голодал бы и русские могли выиграть войну. Я щедро расплачивался с крестьянами, они забыли думать про свои рынки. Естественно, что и с правительства я запрашивал более высокие цены. После войны они прислали сюда специальную комиссию. Комиссия собрала сведения, по каким ценам я закупал продовольствие, и потом заявила, что я оставлял себе четыреста процентов дохода. Назвали это спекуляцией, заочно осудили меня в Лондоне, объявили предателем и приговорили к смертной казни. А в войну, — помолчав, добавил он, — эти цены их устраивали, потому что деваться им было некуда…

Софья понимала теперь, какая тоска туманила его глаза. Совсем молодым, двадцати шести лет, он напал на случай разбогатеть, не растерялся и стал миллионером. В сущности, он стал владетельным Троадским князем, поскольку необходимость работать отпала навсегда: деньги он держал в швейцарских банках и британское правительство было бессильно добраться до них.

Когда они остались вдвоем в отведенной им спальне, Софья сказала:

— Как все странно! Мистера Калверта англичане приговорили к смерти, а тебя за такие же поставки русские осыпали почестями.

— Мы довольствовались разными процентами, Софья. С каждой своей поставки британскому флоту Фрэнк имел четыреста процентов прибыли. Положим, он платил за отару овец сотню долларов, а продавал он ее англичанам за пятьсот. Четыреста долларов клал в карман.

— А ты какую прибыль имел?

— Весьма достаточную, но приходилось считаться с войной. Если груз обходился мне в сотню долларов, я запрашивал за него с русских примерно двести пятьдесят и, стало быть, оставался с прибылью в сто пятьдесят долларов или около того. К концу войны я выручил четыреста тысяч долларов. Если бы я продавал по ценам Фрэнка, то подобрался бы к миллиону. Но не спеши поздравлять меня с благоразумной сдержанностью, тут есть одно немаловажное обстоятельство: Фрэнк был вне конкуренции—никакой правительственный снабженец не купит отару овец за сотню долларов. А в Петербурге многие купцы могли поставлять царю индиго, и, назначая свою цену, я считался с конкуренцией: стоило мне зарваться, и я бы сразу потерял все свои контракты. Вот поэтому я в России герой, а Фрэнк в своей Англии—предатель.

— Генри, ты скромничаешь. Тебя не узнать.

— Пожалуйста, не заблуждайся на мой счет. Я никогда не упускал свою выгоду. Начало своему состоянию я положил торговыми делами задолго до Крымской войны. Потом я удвоил капитал в Сакраменто, это в Калифорнии, я ездил туда поставить памятник на могиле брата. Он умер от лихорадки, был очень удачливым старателем. Я хотел распорядиться его имуществом, но его компаньон скрылся со всеми деньгами.

— Ты никогда не рассказывал мне о золотых приисках, хотя я знаю, что тебе там очень везло.

— Везло, только я не был золотоискателем. Когда в 1851 году я через Панамский перешеек добрался до Сан-Франциско, на приисках негде было яблоку упасть. Я видел, что большинство золотоискателей являлись в Сакраменто уже без гроша в кармане. Им нужны продукты, инструменты, а в кредит им никто не верил—слишком мала вероятность, что они вернут аванс. Двенадцать процентов в месяц была обычная ставка. Я связался с лондонским банком Ротшильда и открыл собственный банк. Мои дела сразу пошли в гору. К началу Крымской войны у меня был большой оборотный капитал. Деньги к деньгам — это верно сказано, крошка. Но уже можно было остановиться: трех состояний должно хватить на то, чтобы разрыть Трою. И вот мы здесь, смотрим на Дарданеллы, и впереди нас ждут великие дела.

Укутываясь теплее мягким шерстяным одеялом, Софья уже сквозь сон пробормотала:

— Неисповедимы пути, которыми Господь творит свои чудеса.

Прошло одиннадцать мучительных дней, прежде чем Константинополь дослал карту. Пожалуй, больше всех ей радовался губернатор, замученный преследованиями Генри Шлимана. Софья проводила дни с миссис Калверт: женщины читали, гуляли в парке, куда им подавали ленч и вечерний чай «по-английски»: сандвичи с помидором или огурцом, лепешки с маслом и джемом, бодрящий темный чай. Калверты жили по-королевски, в окружении слуг, сторожей и садовников. Генри пропадал в городе, оправдываясь важными делами, и Софья только радовалась его способности с головой уходить даже в малое дело, потому что сейчас как никогда ему надо было чем-то себя занять. И он не без толку бегал: нанял крепкую арбу для инструментов, удобный дорожный экипаж и смотрителя, обязанностью которого было присутствовать при раскопках и обеспечивать Оттоманскому музею оговоренную половину находок. Этого надзирателя звали Георгий Саркис, он был армянин, второй секретарь судебной канцелярии. Генри согласился выплачивать ему жалованье—двадцать три пиастра в день (это девяносто два цента).

Церемония подписания губернатором фирмана совершилась в полдень. Софья и Генри рано пообедали, обняли на прощание Калвертов и в начале второго тронулись, рассчитывая попасть в Хыблак до темноты. Еще раньше ушла их арба с тачками, лопатами, постельным бельем и прочим снаряжением. Сначала дорога шла равниной, вдоль Дарданелл, припекало солнце, лазурное небо сливалось с лазурным морем. Но вот начались горы, лошади с трудом одолевали перевалы. Генри сошел с экипажа, пошел рядом. Их обступал изумрудно-зеленый лес, деревья клонили друг к другу вершины, заботливо принимая их под свою сень.

Они сделали только одну остановку — выпили кофе в деревушке Ренкёй, а поужинали уже в сумерках, не выходя из экипажа и добрым словом поминая повара Калвертов.

Было совсем темно, когда они свернули с главной дороги на проселки, изрытые колеями. К счастью, местность была ровная, а возница знал дорогу. Около девяти часов вечера они въехали в Хыблак, объятый глубоким сном. Деревушка состояла из ветхих саклей и была вдоль и поперек изрезана вязкими от грязи улочками, едва пропускавшими в одну сторону крестьянскую арбу.

— Как ты найдешь в такой темноте наш дом? — беспокоилась Софья.

— Это единственный во всей деревне двухэтажный дом. Смотри, мы еще не разбудили ни одной собаки, а то проснулась бы вся деревня.