На дальнем краю деревни забрехала собака.

— Мучается бессонницей, — пробормотал Генри.

И сразу со всех сторон накатил разноголосый лай и повозку облепила дюжина худых, как тени, дворняг.

Генри тронул возницу за плечо, и повозка свернула в загаженный дворик, обнесенный каменной стеной. В одном углу Софья разглядела хлебную печь, в другом амбар, а между ними длинный крытый хлев, с крышей, словно сошками прижатой развилистыми сучьями. Отворилась боковая дверь, и с масляной лампой в руке вышел хозяин. Драмали, в полосатой шерстяной рубахе ниже колен и ночном колпаке.

— Ни днем ни ночью покоя, — ворчал он. — Подождали бы. когда рассветет.

— Где прикажете ждать? — поинтересовался Генри. — С овцами? Посветите, мы поднимемся в свои комнаты.

Ворча под нос, хозяин провел их по деревянной лестнице в комнаты, заказанные Генри через агента в Чанаккале. Софья из Афин взяла превосходные лампы и масло, но сейчас они ночевали в арбе вместе с простынями, одеялами, подушками и средствами от насекомых. Она придирчиво осмотрела слежавшийся матрац.

— Оставь, Софья: они все равно наползут.

— Значит, надо было брать и матрац.

— Ах, какой же я дурак! Конечно, надо было взять! Постой, кажется, пришла наша арба. Пойду принесу лампы и простыни.

Они залили лампы маслом и при свете осмотрели матрац. Он кишел клопами. Софья взяла непочатую бутыль янтарного масла, разыскала среди вещей щетку и методически смазала матрац сверху и по бокам, после чего Генри перевернул его и все повторилось в том же порядке. Сам Генри протирал зеленым медицинским спиртом металлическую раму кровати и опаливал ее огнем, сняв с лампы стеклянный абажур и прибавив фитиль. Софья протерла весь матрац еще и спиртом и открыла окно проветрить комнату, напустив лишь запахи скотного двора. На столик в изголовье постели она поставила свою икону богоматери, достала из чемодана ночное белье, туго заправила под матрац свои, домашние простыни, расстелила два одеяла, бросила пару своих подушек в мягких льняных наволочках, наладила вешалки для одежды, погасила свет и, не чуя под собой ног, забралась в постель.

— Хоть бы эти клопы угомонились, — взмолилась она. — Я чувствую себя совершенно разбитой.

— К утру пройдет, — утешил ее Генри.

Небо на востоке только заалело, когда он разбудил ее.

— Быстренько одевайся, мой ангел, я хочу, чтобы первый восход солнца здесь ты увидела с Гиссарлыка.

Она плеснула в лицо холодной водой, почистила зубы, надела коричневое ситцевое платье, которое родные находили чересчур простеньким, а для работы оно как раз. потом обула башмаки на толстой подошве, знакомые с мостовыми Палермо, Неаполя и Рима. И как ни поторапливал ее Генри, она еще собрала постель, снесла вниз простыни и одеяла и знаками объяснила хозяйке, чтобы та потом разложила их на солнце.

В теплой хозяйской кухне они выпили кофе, но не смогли заставить себя что-нибудь съесть.

— У нас в Турции говорят, — заметил Драмали, — что утром мы еще сыты сном, а уж днем придется поесть.

Генри отмерил две порции хинина по четыре грана: они будут принимать его каждое утро, потому что летом и осенью в Троаде непременно свирепствует малярия. Пройдя через дворик, служивший одновременно загоном для скотины, они вышли в поле и, не разбирая дороги, направились прямо к Гиссарлыку. Поле было запущенное, на нем распоряжались одни овцы. В сером предрассветном воздухе оно казалось покрытым грязноватым снегом. Софья наклонилась и не поверила своим глазам: вся земля устлана битыми глиняными черепками, на некоторых еще различались следы раскраски. Она подняла ручку от вазы, потом горлышко, опознала днище, осколки круто выгнутых стенок.

— Генри, — возбужденно воскликнула она, — я ничего не понимаю! Здесь миллионы черепков! Но ведь это не мусорная свалка?

— Нет, конечно, — улыбнулся ее простодушию генри.

— Это и не манна небесная — значит, на поверхность все это вымыли дожди?

— Ты попираешь останки давно умершего города.

В ее больших темных глазах зажглось изумление, щеки раскраснелись.

— Ты что же, знаешь, что лежит под нашими ногами?

— Там большой римский город второго или третьего века новой эры. Археолог нашел бы здесь улицы, протянувшиеся на целые мили, дома, лавки, храмы. Только никто не станет здесь копать: работа гигантская, а город слишком молод, чтобы представлять интерес.

С трудом поспевая за его размашистым шагом, Софья польстила ему:

— Это то, что ты называешь nouveau arnvee [14] на сцене истории?

— Совершенно верно. Нам же предстоит заниматься цивилизацией, которую еще никто не нашел и не исследовал.

Первое троянское поселение возникло в двухтысячном году до новой эры, хотя своего расцвета Троя достигла лишь во времена Приама, в тысяча двухсотом году. Когда мы с лопатой пробьемся в эту глубину веков, храмы расскажут нам об их религии, таблицы научат языку, поведают судьбу царских династий; взяв в руки их оружие, мы узнаем, как они убивали своих врагов, монеты расскажут, как торговали, в погребальных урнах дойдет до нас прах их предков. Мы всмотримся в фундаменты их домов и поймем, хорошо они жили или бедно, как готовили пищу, что ели. Золотая, серебряная и бронзовая утварь покажут, на каком уровне были у них художественные ремесла… Мы найдем их сокровищницу…

В продолжение этой речи Софья понимающе кивала головой, а когда он кончил, воодушевленно подхватила:

— Самые лучшие исторические книги еще лежат под спудом—ты это хочешь сказать? Что самые живые свидетельства скрыты вот здесь и от нас зависит, чтобы они заговорили?

— И день за днем во всем отчитались. Ты способная ученица, Софидион. Я поделю на двоих свою докторскую степень, и в Германии тебя будут звать «фрау доктор Шлиман».

— Слишком много чести, — усмехнулась она.

С виду это был обыкновенный холм, только повыше и покрупнее многих. Овцы с неутолимым прожорством общипывали на нем траву. Отлогий юго-восточный склон холма был почти лыс. Они взошли на холм, он возвышался над равниной на восемьдесят футов; в северо-западной части холм взмывал еще на двадцать шесть футов, там была его плоская вершина. Справившись по записной книжке, Генри объявил Софье результаты своих прежних обмеров холма: примерно тысяча футов в длину и чуть более семисот в ширину. Но даже здесь, на месте, эти цифры мало о чем ей говорили: нужно было эти размеры соотнести с чем-то, что она хорошо знала.

— Это больше площади Конституции, да, Генри? В длину это будет примерно расстояние от королевского дворца до Арсакейона, а в ширину — как Акрополь, да?

Генри посмеялся над ее «школьной географией», но в целом признал ее верной.

За их спиной неспешно, словно неуверенное в своей своевременности, всходило солнце, желтой дымкой окуривая Троянскую долину — некогда поливаемый кровью треугольник земли, лежавший прямо перед ними; засеребрилось широкое лоно

Скамандра, притекшего с юга, отливал серебром и худенький северный пришелец—Симоис. Солнце высветило горизонт, и Софья разглядела, где обе реки вливались в Дарданеллы и—еще дальше—где воды пролива сливались с Эгейскими водами. Обмирая от волнения, она смотрела, смотрела…

Всего в трех милях к западу начиналось Эгейское море, а на том же расстоянии к северу, в Кумкале, была последняя перед морем защищенная бухта в Дарданеллах, здесь на берегу десять лет ждал на суше своих героев ахейский флот. Неподалеку высилось несколько курганов, в которых, как разъяснил Генри, согласно народному преданию, могилы Ахилла, Патрокла, Аякса и Приама. Фрэнк Калверт раскопал могилу Приама, но ничего не нашел.

По высокому берегу Скамандра цепочкой тянулся караван из семи верблюдов, связанных веревкой, а впереди на лошади ехал человек. Генри показал рукой налево: там на гребне холма ютилась деревушка Енишехир, под ней лежал древний Сигей. Дальше, в море, видны острова Имброс, Самофракия. Оставляя в пронзительно голубом небе темный дымный шлейф, из Геллеспонта в Эгейское море вползал черный пароходик.