Матвей достал из кармана темную плоскую бутыль, подал.

Степан отпил с жадностью, вздохнул:

— Ху!

— Степан, нельзя так...— Матвей изготовился говорить долго и внушительно.— Этак мы не токмо в Москву, а куды подальше сыграем — в гробину, как ты говоришь. Когда...

— Где Васька?— спросил Степан.

— Где Васька?.. Кто его знает? Сидит где-нибудь так же вот похмеляется. Ты помнишь, что было-то?

Степан поморщился.

— Не гнуси, Матвей. Тошно.

— Будет тошно! С Васькой вам разойтися надо. Пока, до беды-то. Вместе вам ее не миновать. Оставь его тут атаманом — куда с добром! И — уходить надо, Степан. Уходить, уходить. Ты человек войсковой — неужель не понимаешь? Сопьются все с круга!..

— «Понимаешь», «понимаешь»... А не дать погулять — это тоже обида. Вот и не знаю, какая беда больше: дать погулять или не дать.

— Смотрите маленько. Да сам-то поменьше пей. Дуреешь ты — жалко до слез.

— Опять учить пришел?

Матвей на этот раз почему-то не испугался.

— Маленько надо. Царем, вишь, мужичьим собираисся стать — вот и слушай: я мужик, стану тебе подсказывать — где не так.

— Каким царем?— удивился Степан.— Ты что?

— Вчерась кричал. Пьяный.— Матвей усмехнулся.— А знаешь, какой мужику царь нужон?

— Какой?— не сразу спросил Степан.

— Такой, чтоб не мешал мужикам. И чтоб не обдирал наголо. Тут и вся воля мужицкая: не мешайте ему пахать землю. Да ребятишек ростить. Все другое он сам сделает: свои песни выдумает, свои сказки, свою совесть и указы свои... Скажи так мужику, он пойдет за тобой до самого конца. Дальше твоих казаков пойдет. И не надо его патриархом обманывать — что он вроде с тобой идет.

Степан заинтересовался.

— А вот здесь у тебя промашка, хоть ты и умный: он, мужик твой...

— Твой тоже...

— Хрен с им, чей он! Он свово поместника изведет и подумает: хватит, теперь я вольный. А невдомек дураку: завтра другого пришлют. А если он будет знать, что с им патриарх поднялся да царевич...

— Какой царевич?*

— Алексей Алексеич.

— Он же помер!

— Кто тебе сказал?

— Да помер он!

— Врут. Он живой... Царь с боярами допекли его, он ушел от их. Он живой.

Матвей внимательно посмотрел на Степана. Понял.

— Во-он ты куды. Ушел?

— Ушел.

— И к тебе пришел?

— И ко мне пришел. А к кому больше?

— Знамо дело, больше некуда. Про Гришку Отрепьева слыхал?

— Про Гришку?— Степан задумался, пораженный какой-то сильной, нечаянной мыслью.— Слыхал про Гришку, слыхал... Как бабу-то зовут? Женку-то мою...

— Ариной.— Матвей засмеялся.

— Арина.

Арина вошла, одетая в дорогие одежды.

— Чаво, залетка моя? Чаво, любушка...

— Тьфу!..— обозлился Степан.— Перестань! Сходи передай казакам: пускай найдут Мишку Ярославова. Чтоб бегом ко мне!

Степан надел штаны, чулки. Заходил по горнице.

— А какой бог мужику нужен?— спросил.

— Бог?..— Теперь Матвей задумался.

— Ну?

— Да вот думаю. Какой-то, знаешь, такой, чтоб мне перед им на карачках не ползать. Свойский. Как сосед мой... Был у меня в деревне сосед. Старик. Вот такого б...

— Что ж старик?

— Старик знатный. Тот говорил: я сам себе бог.

— Умный старик.

— Славный старик. Помер, царство небесное. Вот такого я б не боялся. А ишшо — понимал бы я его. Того вон,— Матвей посмотрел на божницу,— не понимаю. Всю жисть он меня пужает, а за что — не пойму.

Степан остановился перед Матвеем.

— А меня-то правда ли любишь?— спросил тот.

— Как это?..

— Вчерась говорил, что жить без меня не можешь,— Матвей искренне засмеялся.

Вошел Мишка Ярославов.

— Здорово ночевал, батька!

— Здоров. Садись, пиши.

Мишка нашел бумагу, чернила, перо...

— «Брат!» — стал диктовать Степан, прохаживаясь по горнице.

— Это кому ты?

— Шаху персицкому. «Брат! Бог этой ночью посоветовал мне хорошее дело. Я тебя чтой-то полюбил. Значит, надо нам с тобой соединиться против притеснителей...».

— Погоди маленько,— сказал Мишка.— Загнал. «Притеснителей»... Дальше.

— «Я прикинул в уме: кто больше мне в дружки годится? Никто. Только ты. Посылаю к тебе моих послов и говорю: давай учиним союз. Я считаю, что у тебя хватит ума и ты не откажесся от такого выгодного мово предложения. Заране знаю, что ты с великой охотой согла-сисся со мной. У меня бесчисленное войско и столько же богатства всякого, но есть нуждишка в боевых припасах. А также в прочих припасах, чтоб кормить войско. У тебя всяких припасов много...».

— Погодь, батька. «Много»... Так?

— «У тебя припасов много, даже лишка есть, я знаю. Удели часть своему другу, я заплачу тебе. Я не думаю, чтоб тебе отсоветовали прислать это мне. Но если так получится, то знай: скоро увидишь меня с войском в своей земле: я приду и возьму силой, что ты по дурости не захочешь дать добровольно. А войска у меня — двести тыщ».

— Так,— сказал Мишка.

— «Так что выбирай: или ты мне друг, или я приду и повешу тебя». Печать есть у нас?

— Своей нету. Я воеводину прихватил тут...

— Притисни воеводину. Надо свою заиметь.

— Заимеем, дай срок.

— Собери сегодня всех пищиков астраханских: писать письма в городки и веси. Много надо! Разошлем во все стороны.

— Когда же вверх-то пойдем?— спросил Матвей.

— Пойдем, Матвей. По Иване панихиду справим да пойдем.

...Царские палаты в Кремле.

Думный дьяк читает царю и его ближайшему окружению обширное донесение, составленное из сведений, полученных из района восстания.

— «...А был он, Стенька, в Астрахани недели две и пошел на Царицын Волгою. И после себя оставил он, Стенька, в Астрахани товарищев своих, воровских казаков, с десятка по два человек, а с ними, воровскими казаками, оставил в Астрахани начальным человеком товарища свово Ваську Уса.

А от Астрахани он, вор Стенька, до Царицына шел Волгою две недели.

А богу он, вор Стенька, не молится, и пьет безобразно, и блуд творит, и всяких людей рубит без милости своими руками. И говорит, и бранит московских стрельцов, и называет их мясниками: вы-де, мясники, слушаете бояр, а я-де вам чем не боярин?

А из Саратова к ему прибегают саратовцы человека по два и по три почасту и говорят ему, чтоб он шел к им под Саратов, не мешкав, а саратовцы — городские люди — город Саратов ему, Стеньке, сдадут, только-де в Саратове крепится саратовский воевода».

Дьяк кончил вычитывать. Однако было у него в руках что-то еще...

— Что?— спросил царь.

— Письмо воровское...

— Ну?

Дьяк стал читать:

— «Грамота от Степана Тимофеича от Разина.

Пишет вам Степан Тимофеич всей черни. Кто хочет богу, да государю послужить, да великому войску, да и Степан Тимофеичу, и я выслал казаков, и вам бы заодно изменников вывадить и мирских кровопивцев вывадить. И мои казаки како промысел станут чинить и вам бы иттить к ним в совет, и кабальныя и апальныя шли бы в полк к моим казакам».

Саратов сдался без боя. Степан велел утопить тамошнего воеводу Кузьму Лутохина. В городе введено казацкое устройство, атаманом поставлен сотник Гришка Савельев.

Не задерживаясь в Саратове, Степан двинул выше — на Самару. Он торопился. Шли с поразительной быстротой.

В последнее время, когда восстание начало принимать — неожиданно, может быть, для него самого — небывалый размах, в поведении Степана обнаружилась какая-то одержимость. Страшное нетерпение охватило его: все, что вольно или невольно мешало ему направлять события на свой лад, вызывало его ярость. Устремленная к далекой цели неистребимая воля его, как ураган, подхватила и его самого, и влекла, и бросала в стороны, и опять увлекала вперед.

Приходили новые и новые тысячи крестьян. Поднялась мордва, чуваши... Теперь уже тридцать тысяч шло под знаменем Степана Разина. Полыхала вся Средняя Волга.