Костер догорел.

Догадливый Иван Красулин катил на круг бочку с вином.

— Эге!.. Добре!— похвалил Степан.— Выпьемте, ка-заченьки!

Выбили в бочке дно; подходили, черпали чем попало — пили.

Астраханцы завистливо ухмылялись.

— Всем вина!— велел Степан.— Что ж вы стоите? А ну, в подвалы! Все забирайте! Дуваньте поровну, не обижайте друг дружку! Кого обидют, мне сказывайте!

— Дай дороги, черти дремучие!— раздался вдруг чей-то звонкий, веселый голос. Народ расступился, но все еще никого не видно.— Шире грязь — назем плывет!— звенел все тот же голос, а никого не видно.

И вдруг увидели: по узкому проходу, образовавшемуся в толпе, прыгает, опираясь руками о землю, человек. Веселый молодой парень, крепкий и красивый, с глазами небесного цвета. Ноги у него есть, но высохшие, маленькие.

— Атаман!.. Рассуди меня, батюшка, с митрополитом.

— Ты кто?

— Алешка Сокол. Богомаз.

— Так. Чего ж митрополит?

— Иконки мои не берет!— Алешка стал доставать из-за пазухи иконки в ладонь величиной.

Степан взял одну, посмотрел.

— Не велит покупать у меня!

— Пошто?

— А спроси его? Кто там?— Алешка показал снизу на иконку, которую Степан держал в руках.

— Где?

— На иконке.

— Тут?.. Не знаю.

— Исус! Вот. Так он говорит: нехороший у тебя Исус!

— Чем жа он нехороший? Исус как Исус...

— Во! Он, говорит, недобрый у тебя. Вели ему, батюшка, покупать у меня. Мне исть нечего.

Матвей взял у Алешки иконку, тоже стал разглядывать. Усмехнулся.

— Чего ты?— спросил Степан.

— Ничего.

— Как тебе Исус?

— Хороший Исус. Я б тоже такого намазал, если б умел. Строгий Исус. Привередничает митрополит...

— Где митрополит?— спросил Степан.

— В храме.

— Пошли, Алешка. Сейчас он нам ответит, чем ему твой Исус, не глянется.

— Ты-де обиженный, потому мажешь его такого,— рассказывал Алешка.— А я говорю: да ты что? Без ума, что ли, бьесся? Чо это я на его обиженный? Он, что ли, ноги мне отнял?

Митрополит молился перед иконой Божьей Матери. На коленях. Увидев грозного атамана, поднял руку, как для проклятия.

— Анчихрист!.. Душегубец! Земля не примет тебя, врага господня. Смерти не предаст.

— Молчи, козел! Пошто иконки Алешкины не велишь покупать?

— Ах ты, ябеда убогая!..— воскликнул изумленный митрополит.— К кому пошел жалиться-то?.. К анчихристу! Он сам его растоптал, бога-то...

— Отвечай!— Степан подступал к митрополиту.— Чем плохой Исус?

— Охальник! На кого голос высишь?!— сказал Иосиф.— Есть ли крест на тебе?

Степан болезненно сморщился, резко крутнулся и вышел от митрополита. Сел на табурет и смотрел оттуда пристально. Слушал.

— Чем плохой Исус, святой отче?— спросил Матвей.

Митрополит поднялся.

— Господь-бог милосердный отдал нам сына свово на смерть и муки... Злой он у тебя!— вдруг как-то даже с визгом, резко сказал он Алешке.— И не ходи и не жалься. Не дам бога хулить. Иисус учил добру и вере.— Митрополит выхватил у Алешки иконку и ткнул ею ему в лицо.— А этому впору нож в руки да воровать на Волгу. С им вон.— Иосиф показал на Степана.— Они живо сговорятся...

Степан пошел из храма.

— Конец тебе, святой отец,— сказал Матвей.

— Рука не подымется у злодея...

— У тебя язык подымается, подымется и рука. Чего разошелся-то?

— Да вот ведь!.. Во грех ввел!— Митрополит в сердцах ударил Алешку иконкой по голове и повернулся к Богородице.— Господи, прости меня, раба грешного, прости меня, матушка Богородица...

Алешка почесал голову.

— Злой... А сам-то не злой?

— Выведете из терпения!..

Вошел Степан. Вел с собой Сеньку Резаного.

— Кого тут добру учили?— спросил он, опять подступая к митрополиту.— Кто тут милосердный? Ты? Ну-ка, глянь суды!— Сгреб митрополита за грудки и подтащил к Сеньке.— Открой рот, Сенька. Гляди!.. Гляди, сучий сын! Где так делают? Можа, у тебя в подвалах? Ну, милосердный козел!— Степан крепко встряхнул Иосифа.— Всю Русь на карачки поставили с вашими молитвами, в гробину вас, в три господа-бога мать!.. Мужику голос подать не моги — вы тут как тут, рясы вонючие! Молись Алешкиному Исусу!— Степан выхватил из-за пояса пистоль.— Молись! Алешка, подставь ему свово Исуса.

Алешка подпрыгал к митрополиту, подставил иконку.

— Молись, убью!— Степан поднял пистоль.

Митрополит плюнул на иконку.

— Убивай, злодей, мучитель!.. Казни, пес смердящий! Будь ты проклят!

Степана передернуло от этих слов...

Матвей упал перед ним на колени.

— Батька, не стреляй! Не искусись... Он — хитрый, он нарошно хочет, чтоб народ отпугнуть от нас. Он в святые лезет...

— Сука продажная,— усталым, чуть осипшим голосом сказал Степан, засовывая пистоль за пояс.— Июда. Правду тебе сказал Никон: Июда ты! Сапоги царю лижешь... Не богу ты раб — царю!— Степана опять охватило бешенство.

Иосиф усердно клал перед Богородицей земные поклоны.

Степан накалялся гневом все больше, но не знал, что делать. Сорвал икону Божьей Матери, трахнул ее об угол.

— Вот им, вашим богам!..

Алешка ахнул:

— Батька, не надо так...

— Бей, коли, руби все,— смиренно сказал Иосиф.— Дурак ты, дурак заблудший... Что ты делаешь?! Не ее ты ударил!— Он показал на икону.— Свою мать ударил, пес.

Степан вырвал саблю, подбежал к иконостасу, начал рубить его.

— Господи, прости ему!— громко взмолился митрополит.— Господи, прости!.. Не ведает он, что творит. Прости, господи.

— Ух, хитрый старик!— вырвалось у Матвея.

— Батька, не надо!— Алешка заплакал.— Страшно, батька...

— Прости ему, господи, поднявшему на тебя руку,— не ведает он...

Степан бросил саблю в ножны. Вышел из храма.

— Кто породил его, этого изверга! Не могла она его прислать грудного в постели...

Степан шагал через размахнувшийся вширь гулевой праздник. На всей площади кремля стояли бочки с вином. Казаки и астраханцы вовсю гуляли. Увидев атамана, заорали:

— Будь здоров, батюшка наш, Степан Тимофеич!

— Дай тебе бог много лет жить и здравствовать, заступник наш.

— С нами чару, батька?

— Гуляйте,— сказал Степан. И вошел в приказную палату.

Тут на столе, застеленном дорогим ковром, лежал мертвый Иван Черноярец. Ивана убили в ночном бою.

Никого в палате не было.

Степан тяжело опустился на табурет в изголовье Ивана.

— Вот... Ваня...— И задумался, глядя в окно. Вошел Фрол Разин.

— Там Васька разошелся... Про тебя в кружале орет что попало.

— Что орет?

— Он-де Астрахань взял, а не ты.. И Царицын он взял.

— Пень,— сказал Степан.— Здорово пьяный?

— Еле на ногах...

— Кто с им?

— Его все... Хохлачи, танбовцы... Чуток Ивана Красулина не срубил. Тот хотел ему укорот навести.

Степан вскочил, стремительно пошел из палаты.

— Сейчас он у меня Могилев возьмет.

Утром Степана разбудил Матвей.

— Степан! А Степан!.. Подымись-ка!

— А?

— Подымись, мол.

Степан приподнял тяжелую хмельную голову, огляделся вокруг. С ним рядом лежала женщина, блаженно щурила сонные глаза. Баба молодая, гладкая.

— Ты кто такая?— спросил Степан.

— Женка твоя.— Баба засмеялась.

— Тю...

— Иди-ка ты отсюдова!— сердито сказал Матвей бабе.— Развалилась... дура гладкая...

— Степан, застрель его,— сказала баба.

— Иди!— прикрикнул Степан.

Баба выпростала из-под одеяла крепкое тело, сладко потянулась.

— Ох, ноченька!.. Как только я вытерпела?

— Иди, сказали!— закричал Матвей.— Бесстыжая...

— На, поцалуй мою ногу.— Баба протянула Матвею ногу.

— Тьфу!..

Степан толкнул бабу с кровати.

Баба засмеялась, взяла одежонку и ушла в другую избу.

Степан спустил ноги с кровати, потрогал голову.

— Помнишь что-нибудь?— спросил Матвей.

— Найди вина чару.— Степан поискал глазами по избе.