Вторгаясь в небесную иерархию, ортодоксы и духовидцы сходятся в одном: в раю нет времени, там - вечность. Сны минувшего и грёзы будущего навалились на бессмертных его обитателей грудой настоящего. Бытие для них - вереница фрагментов, слившихся в один фрагмент. Его мозаика, которая открывается нам частями, им предстаёт купно. Время, текущее от причины к следствию, упорядочивает события, нанизывая их на незримую нить. Беспощадное, оно заставляет теряться в предпочтениях, сожалеть, угадывать. В раю же плач ребёнка (если в раю и раздаётся плач) можно услышать до того, как дитя откроет рот или обожжёт палец.

Время - река, вечность - море без горизонта.

Пребывая в райском гомеостазе, Адам и Ева вкусили от древа времени, несущего познание вместо знания, делящее мир на добро и зло. Утратив невинность, они устыдились наготы своих мыслей, их детской наивности. Беспечные и простодушные, они перебирали до той поры образы, отделённые от вещей, складывая их кубики вне различий и связи. Как и небесный Создатель, с которым были лицом к лицу, они видели не путь, но - судьбу, не движение, но - цепь распаянных, перепутанных сцен, где расставание предшествует встрече, а смерть - рождению. Они зрели Гамлета мстящим до того, как яд проник в ухо короля-отца, каторгу Раскольникова - до убийства процентщицы, они видели Распятие, апокалипсис, исход, руины мифов, себя после грехопадения и меня, пишущим эти строки. Если для нас история разворачивается, то для них она - музей восковых фигур, застывших в нелепых позах. Отсюда их ангельское бесстрастие, равнодушное всеведение, возвышающее над суетой добра и зла.

Вечность лишает выбора, знание отнимает свободу. И действительно, право на ошибку подразумевает необратимость, поступок - длительность, тропа - протяжённость. Но воскресшим в раю открывается панорама. Их удел - молчаливое созерцание, бесконечное visio beatifica*4. Им недоступно разочарование, радость, их не гложет отчаяние, не съедает тоска. Искупив коварство времени, они победили и искушение смыслом, перестав гоняться за его химерой. Для них мы ничтожны - они для нас ущербны. Отрёкшиеся от воли, своим блаженством они похожи на стариков, млеющих на солнцепёке. Тенью кружащейся птицы перед ними проходит пережитое, выстраданное, но проходит отстранённо, будто чужое, вызывая лишь жалкое дрожанье губ.

Чистилище и муки ада усаживают на их скамью.

В отличие от рая, который окутывает туман метафор, его легче вообразить. Тут нет необходимости в невнятных обещаниях и манящих непостижимостью аллегориях. Плач и скрежет зубов, египетские загробные казни и огонь апокрифических апокалипсисов продолжают земные муки. Между тем, простодушная попытка посланца Аллаха продолжить плотские радости привела лишь к жалкому слепку с увеселительного дома. Страх впечатляет куда сильнее, чем загадка и тайна.

Этимологически ад восходит к аиду. Топографию аида сообщает Гомер. Вергилий добавляет к его описаниям реку забвения, трёхглавого пса и искупление проступков. Ниже аида залегает тартар. Если бросить железную наковальню с неба на землю, то она летела бы девять дней. Столько же летела бы она и от земли до тартара. В тартаре залегают корни земли и моря, все начала и концы. Он отгорожен медной стеной, и ночь окружает его в три ряда. Даже боги страшатся великой бездны.

А когда боги стали Богом, Божественный жар составил блаженство достойных и боль нечестивых. Кромешная тьма, где в трупах не умирает червь, а огонь не угасает, ждут христиан; печи и мрак вечного огня - мусульман (Евангелие и Коран одинаково тяготеют к оксюморонам). Но это лишь тень мук, которые раздаёт Страшный суд. В его день над мусульманской геенной вытянется лезвие меча: праведные пройдут по мосту, грешные упадут. Коран отводит им гнойную воду, серные озёра и одеяние из смолы. Девятнадцать ангелов сторожат джаханнам, где «вопли и рёв». Там растёт дерево, у которого вместо плодов - головы шайтанов. В некоторых местах Корана джаханнам предстаёт в виде отвратительно дрожащего, движущегося животного.

Иудейские представления о преисподней, на мой взгляд, глубже. Шеол, как и джаханнам, иногда воображается одушевлённым существом, чудовищем, которое проглатывает мёртвых, смыкая гигантские челюсти. Утроба шеола ненасытна, а душа расширяется и волнуется в предчувствии добычи. Согласно Талмуду, который предпочитает числовые метафоры, долина смертной тени находится в ином пространстве, за «горами тьмы», и из неё виден рай. Туда ведут трое врат: одни близ Иерусалима, вторые - в пустыне, третьи - на дне морском. В то же время у шеола сорок тысяч выходов, и он в шестьдесят раз вместительнее рая и в три тысячи шестьсот - земли. Приближающиеся к нему слышат душераздирающие вопли. Шеол состоит из семи отделений, и в каждом последующем огонь в шестьдесят один раз жарче. Глубина каждого отделения - триста лет ходьбы. Только закоренелые грешники проводят в нём больше года, ведь его назначение - очистить от земной злобы. Шеол куда гуманнее джаханнама и ада. По субботам - дням, священным для евреев - здесь даруют отдых. Дисциплина тут тоже не очень строгая. Известно, что преступники, отправленные в ссылку к ледяным горам, тайно приносят оттуда снег и, рассыпая, уменьшают пламень, умудряясь грешить даже в шеоле.

Врата европейского ада рухнули под метафизическим проникновением Данте и Сведенборга. Шведский духовидец распространил на потусторонность жестокие законы повседневности. Копируя земной ад, он рисует картины, пугающие обыденностью и скукой. Равнодушная бюрократия его ада продолжает и географическое убожество: немцы, англичане, французы томятся порознь. Эту ущербную аскетичность оттеняет бунтующее воображение францисканца. Архитектура его опрокинутого рая не уступает небесной. Его иерархию венчает вмёрзший в льдину люцифер, который терзает в трёх пастях предателей сошедшего Бога.

Преисподняя «Божественной комедии» напоминает подземный дом индусов, о котором говорит «Атхарваве-да». Участь жившего в Индостане определяет владыка нараки. В адских кругах, в крови и нечистотах, сбрасывают на островерхие деревья, варят в масле. Изощрённость индусов добавляет лишь то, что чувства грешников предельно обострены, и потому пытки особенно мучительны. В отличие от временного пребывания в первых шести кругах, седьмой обрекает страдать до конца света, до тех пор, пока не погибнет Вселенная. У буддистов нарака - одна из шести сфер бытия, самое неблагоприятное место для перерождения. Но даже здесь преодоление кармы обещает нирвану. Восемь жарких нарак, расположены под Джамбудвипой*5. С ними соседствуют ады с пеплом, а по краям мира разбросаны холодные ады. Философия буддизма рассматривает ад как психический феномен, как творение собственного ума.

Скандинавы помещают ад под корнями мирового ясеня. Общедоступный хель противостоит небесной вальхалле. У врат хеля течёт река, мост через которую охраняет сутулая, свирепая дева. «Младшая Эдда» описывает хозяйку мёртвых наполовину синей, наполовину - цвета мяса. Её решётчатые палаты с высокими оградами зовутся мокрая морось. Один отправляется в хель узнать судьбу сына. В битве перед концом мира корабль мертвецов, ведомый великаном, плывёт, чтобы выступить против богов.

Фантасмагорическая эпопея XVI века*6 приводит в китайский ад. Согласно позднейшим сочинениям диюй расположен в уезде Фэнду провинции Сычуань. Восточный педантизм регламентирует наказания десяти его канцелярий. Там есть дворы голода и жажды, а грешные видят свои дурные дела в зеркале зла. Надпись на его раме гласит, что перед зеркалом нет хороших людей. Отразившимся уготовано перерождение в птиц, насекомых и пресмыкающихся. Этот азиатский ад продолжает заботу о земном государстве. В него заключаются не уплатившие налогов, кравшие масло из уличных фонарей, камни из мостовой, разбрасывавшие битое стекло или думавшие, что император недостаточно благосклонен к подданным. Духи «мохнатая собака» и «красноволосый» строгают им сердце и клещами сжимают печень, а «воловья башка» и «лошадиная морда» проводят по лестнице ножей. Здесь вырезают языки и отсекают голову за дурные книги, равно как и за поджоги. Местное право предусматривает перевод из одного круга в другой. Здесь же решают, кто в кого должен переродиться. Исправившимся ставят иероглиф на лбу, и списки душ снуют между адом и землёй.