Сегодня африканцы не имеют общерелигиозной системы, если, конечно, не считать навязанный им в XI–XII веках ислам, а затем христианство. Каждое племя разработало собственный цикл мифов, в чем-то соприкасающийся с другими подобными циклами, в чем-то им противоречащий. Это неудивительно. Лишенные письменности (хотя потребность в ней, по-видимому, имелась), в условиях жесточайшего многовекового религиозного и политического преследования, африканцы сохраняли в своей памяти и передавали потомкам только то, что имело практическую пользу для жизни племени, помогало в борьбе с природой и угнетателями. Самосознание их застыло на той ступени, когда еще сильна вера во всемогущество предков, но уже излишни размышления об устройстве мира и природе вещей.

Так было не всегда. Отдельные культы, как и секты, не возникают на пустом месте. Образно говоря, их можно рассматривать как «отклонение от психики». А что же тогда считать самой «психикой»? Ведь отклонения возможны только от чего-то познанного, общего. Не бывает исключения без правила, следствия без причины, веток без ствола. Рубило, скажем, было всюду, но не оно же породило многообразие культур! Тогда что же? Как ни ничтожны наши знания об Африке, но и они позволяют сделать вывод о существовании некогда разветвленной, глубокой системы философских знаний, чьи отголоски затерялись в мифах и фольклоре. Может быть, она досталась в наследство от египтян или иных высокоразвитых африканских цивилизаций, почти неизвестных нам, — кушан, пунтийцев? Возможно, зачатки философии принесли греки. Но если это даже и так, то древнеафриканская философия далеко опередила античную и не имеет ничего общего с исламом и христианством.

«Африканские страны в глубине континента, — писал Б. Дэвидсон в 1960 году, — никогда не составляли культурного единства». Лет десять спустя он, однако, уже допускает, что «африканцы черпали свои понятия из «общего фонда» идей каменного века, к которому имели доступ и другие древние народы». И это куда ближе к истине, если принять гипотезу о существовании в древней Африке великой культуры (а следовательно, и религии), общей для ряда народов. Тогда становятся понятными многие таинственные, необъяснимые на первый взгляд вещи — сходство верований разных племен, их обычаев, архитектуры, культов и эзотерических учений.

Из произведений античных авторов известно, что пифагорейцы, орфики и прочие «хранители мудрости» пользовались особым сокровенным языком, недоступным для непосвященных; Секретом всех алфавитов мира поначалу тоже владели только жрецы. «Ты что же думаешь, — приводит древнегреческий оратор Дион Хрисостом («Златоуст») слова философа Диогена, — Аполлон говорит на атгическом или на дорическом наречии; разве у богов и людей один и тот же язык?» На «языке богов» были написаны Сивиллины книги, и только из уст этих пророчиц могли узнавать римляне их содержание. Гиндукушские прасунцы, отмечают исследователи, при отправлении культа пользуются секретным «языком богов», который «при ближайшем рассмотрении оказался древним и недоступным пониманию языком кати», а битаны (шаманы) племени шина в состоянии транса «вспоминали» вдруг неведомый им язык — как пророки у многих других народов. Тарабарщиной для непривычного уха звучит жаргон воров и офеней. Эпитеты богов — это не что иное, как тайные их имена, ставшие со временем явными. Но не все. Наиболее засекреченные так и не дошли до нас. «Даже город Рим имел секретное имя, употреблявшееся только во время самых торжественных обращений; тайна его так хорошо охранялась, что оно осталось нам неизвестным», — восклицает С. Рейнак. У африканского племени сенуфо по сей день существует особый культовый язык — тига, заметно отличающийся от общеупотребительного. Аналогичный язык — гбонвуо — есть у племени тура (он имеет более узкое назначение — употребляется во время обрядов инициаций). Едва ли теперь можно установить, когда они возникли и в каких частях Африки были распространены. Ученые склонны рассматривать их как искусство, наряду с музыкой. Сегодня они понятны немногим, а вчера, позавчера? Не они ли дали в свое время толчок к изобретению «барабанного телеграфа», тоже имеющего непосредственное отношение к музыке?

Народы, представлявшие собой этническое целое, искони имели общий язык — фундамент их культуры. Греки обращались к своим богам по-гречески, римляне — по-латински. Но стоило в античном мире возникнуть учению орфиков, как они обзавелись особыми символами, языком, культом. То же произошло с латынью, когда Рим стал мировой державой, -язык Латиня стал официальным государственным языком. Когда же империя распалась, а ее народы вернулись к родным языкам (некоторые из них успели навсегда впитать латинские корни), латынь осталась наречием избранных, посвященных — церковников и ученых. Точно так же древнеславянский язык, трансформировавшийся в множество славянских, сохранил свои фупкшш и как язык церкви. К этому можно добавить общеизвестный факт: подавляющее большинство верующих не понимает собственных молитв, а лишь знает их общий смысл. Они заучили определенные сочетания звуков и усвоили, с каким из них, в каком случае и к какому небожителю следует обращаться. Церковники и элитарные круги общества ревниво охраняли свое превосходство, перевод священных книг на общенародный язык стоил в свое время немало крови.

Такой язык (или несколько родственных языков) мог быть и в древней Африке. Если же это так, то существование в ней общей культуры можно без особых оговорок перенести из области гипотезы в область научного поиска. Кто знает, распорядись история иначе, не имели ли бы мы сегодня дело с единой африканской нацией? Предпосылки к этому созрели. Были сделаны и первые шаги — межплеменные союзы и религиозно —  политические объединения. Самобытность локальных африканских культур давно уже не требует никаких доказательств. Так не пришло ли время решать иную задачу: разыскать и собрать воедино все разрозненные звенья цепи и вернуть наконец Африканскому континенту его прошлое?

В 3-м тысячелетии до н. э. пробил час гибели титанов и настала эра богов. В этом тысячелетии индоарийские племена уже не отдельными группами, а единой широкой волной устремились из своей пиренейской прародины на просторы Евразии. В этом тысячелетии человек, сам почувствовавший себя великаном, засвидетельствовал свое новое мироощущение множеством автографов — мегалитическими сооружениями, лабиринтами и двухэтажными жилыми домами. Это была эпоха первых дошедших до нас памятников человека умелого, эпоха металлов, богатырей и богатырок. На равных сражается иранский богатырь Сухраб с девушкой Гурдафарид, совершают свои подвиги богатыри Каран (сын кузнеца Кавы), Рустам, Афрасиаб, Сиявуш. В реции, где наступил «бронзовый век», дожидается рождения Геракла богатырка Полимеда, чтобы передать ему свое искусство. Скандинавский «век бурь» — это еще и век великанш: Аурбоды и Бусейры, сестер Грейп, Грид и Гьяльп, Кейлы и Лейкн, Меньи и Феньи, Свивёр и Тёкк, Хенгьякьяфты и Хюррокин. Позднее великанша Хель стала владычицей преисподней, а Модгуд —  стражницей моста, ведущего в это мрачное царство, тоже носившее название Хель. В Ирландии в это же время совершает свои подвиги Скатах, а на равнинах Восточной Европы — былинная Настасья. Все они позднее, каждая в свое время, по мере достижения тем или иным народом должного уровня развития, войдут в соответствующий эпос и будут отождествлены с реальными историческими личностями, участниками реальных событий, но корни всех этих сюжетов уводят в 3-е тысячелетие до н. э., в эпоху начала расцвета восточных цивилизаций.