— Я не смогла бы любить тебя больше, если бы ты прямо сейчас сказала, что у тебя традиционная ориентация, — произносит она. — Но я не могу любить тебя меньше только потому, что ты призналась, что лесбиянка.

Я осторожно прикрываю дверь. Оглядываюсь, замечаю на столе вазу с фруктами, темно-синий тостер и кухонный комбайн. Дара забыла свои «ивовые прутья». Я беру их и некрепко сжимаю в руках. Несмотря на то что кран и трубы находятся меньше чем в полуметре, «прутья» не начинают подпрыгивать или перекрещиваться. И я представляю себе, что обладаю пресловутым шестым чувством, уверенностью в том, что искомое находится на расстоянии вытянутой руки, несмотря на то что все еще невидимо.

Кинотеатры — отличное место для голубых. Как только гаснет свет, никто не станет пялиться на тебя, если ты возьмешь подругу за руку или придвинешься к ней поближе. Все внимание в кинотеатрах, по определению, сосредоточено на происходящем на экране, а не в зрительном зале.

Я не из тех, кто публично выражает свои чувства. Я никогда не стану целоваться на людях; мне просто не присуща та беззастенчивая развязность, которую можно наблюдать у подростков, когда парочки постоянно занимаются сексом на глазах у посторонних или ходят по улице, засунув руки друг другу в трусы. Я не к тому веду, что обязательно идти по улице в обнимку с любимой женщиной, — но мне бы доставило удовольствие знать, что, если мне приспичит, меня не будут преследовать шокированные, вызывающие неловкость взгляды. Нам привычнее видеть мужчин, сжимающих оружие, а не мужчин, держащихся за руки.

Идут титры, и зрители начинают вставать со своих мест. Когда зажигается свет, голова Зои лежит на моем плече. Потом я слышу:

— Зои! Привет!

Она подскакивает, как будто ее застали за каким-то постыдным занятием, и растягивает губы в широкой улыбке.

— Ванда! — восклицает она, обращаясь к женщине, которая кажется мне отдаленно знакомой. — Фильм понравился?

— Я не большая поклонница фильмов Тарантино, но, откровенно говоря, этот оказался неплохим, — отвечает она и берет своего спутника под руку. — Зои, не знаю, знакома ли ты с моим мужем Стэном? Зои — музыкальный терапевт, которая приходит в дом престарелых, — объясняет Ванда.

Зои поворачивается ко мне.

— А это Ванесса, — говорит она. — Моя… подруга.

Вчера вечером мы праздновали наш первый проведенный вместе месяц. Открыли шампанское, ели клубнику, она обыграла меня в «Эрудит». Мы занимались любовью, а когда проснулись утром, она обвила меня руками и ногами, как виноградная лоза.

Подруга…

— Мы знакомы, — говорю я Ванде, хотя и не собираюсь напоминать, что мы познакомились на вечеринке в честь дня рождения ребенка, который умер.

Мы выходим из кинотеатра вместе с Вандой и ее мужем, обсуждаем сюжет фильма, может ли он претендовать на «Оскар». Зои намеренно держится от меня чуть в стороне. Она даже не смотрит мне в глаза, пока мы не оказываемся в моей машине, направляясь ко мне домой.

Зои заполняет повисшую тишину рассказом о дочери Ванды и Стэна: девочка хотела пойти в армию, потому что призвали ее жениха. Похоже, она не замечает, что я не произнесла ни слова. Когда мы подъезжаем к дому, я отпираю дверь, вхожу и снимаю пальто.

— Чай будешь? — спрашивает Зои, направляясь в кухню. — Пойду поставлю чайник.

Я молчу. Я сейчас словно оголенный нерв и не могу говорить.

Вместо этого я сажусь на диван и беру газету, которую за сегодня не было времени прочесть. Слышу, как Зои тарахтит в кухне, достает из посудомоечной машины чашки, наливает в чайник воду, включает печь. Она все знает: в каком ящике лежат ложки, на какой полочке я храню пакетики чая… Она двигается по моему дому, как хозяйка.

Я невидяще смотрю на статью редактора, когда она входит в гостиную, склоняется над диваном и обнимает меня.

— Еще письма о скандале с начальником полиции?

Я отстраняюсь от нее.

— Не надо.

Она отступает.

— Наверное, на тебя так подействовал фильм.

— Не фильм. — Я поворачиваюсь к ней лицом. — А ты.

— Я? А что я сделала?

— Все дело в том, чего ты не сделала, Зои, — отвечаю я. — Что именно? Ты хочешь меня только тогда, когда никого нет рядом? Тебе больше нравится флиртовать со мной, когда никто не видит?

— Ладно. У тебя явно дерьмовое настроение…

— Ты не хотела, чтобы Ванда узнала, что мы вместе. Это было очевидно.

— Моим коллегам не обязательно знать подробности моей личной жизни…

— Правда? А разве ты не сказала ей, что беременна? — спрашиваю я.

— Конечно, сказала…

— То-то и оно! — Я глотаю обиду, изо всех сил пытаясь не расплакаться. — Ты сказала ей, что я твоя подруга.

— А ты и есть моя подруга, — возмущается Зои.

— И все?

— А как мне тебя представлять? Любовница? Больше смахивает на плохое кино семидесятых. Сожительница? Я даже не уверена, что мы сожительствуем. Но разница между нами заключается в том, что мне плевать, как называются наши отношения. И мне не нужно навешивать ярлыки, чтобы другим было понятно. Только зачем это нужно тебе? — В кухне свистит чайник. — Послушай, — говорит она, глубоко вздохнув. — Ты все принимаешь слишком близко к сердцу. Я выключу чайник и пойду домой. Поговорим обо всем завтра, утро вечера мудренее.

Она идет в кухню, но я не отпускаю ее, а следую за ней. Наблюдаю за ее рациональными и грациозными движениями — как она снимает чайник с плиты. Когда она оборачивается ко мне, ее лицо спокойно и ничего не выражает.

— Спокойной ночи.

Она проходит мимо меня. Когда она уже стоит у двери, я говорю:

— Я боюсь.

Зои колеблется, вцепившись в дверь, словно застыв между двумя мгновениями.

— Боюсь, что я тебе надоем, — признаюсь я. — Боюсь, что ты устанешь от жизни, которую пока не в полной мере приемлет общество. Боюсь, что если поддамся чувствам, то, когда ты меня оставишь, не оправлюсь от такой потери.

Одним движением Зои пересекает кухню и оказывается напротив меня.

— Почему ты думаешь, что я тебя брошу?

— По опыту, — отвечаю я. — И еще потому, что ты понятия не имеешь, насколько это тяжело. Я до сих пор боюсь, что кто-то из родителей потребует моего увольнения и убедит руководство школы со мной расстаться. Я смотрю новости и слышу политиков, которые, ничего не зная обо мне, принимают решения, что мне можно, а чего нельзя. Я не понимаю, почему в моей особе всегда больший интерес вызывает то, что я лесбиянка, а не то, что я по знаку зодиака Лев, умею отбивать чечетку или специализировалась в зоологии?

— А ты умеешь бить чечетку? — удивляется Зои.

— Суть в том, — продолжаю я, — что ты сорок лет была традиционной ориентации. Почему бы тебе не вернуться на дорогу с наименьшим сопротивлением?

Зои смотрит на меня так, будто я совсем тупая.

— Потому что ты, Ванесса, не мужчина.

В этот вечер мы не занимаемся любовью. Мы пьем заваренный Зои чай, и я рассказываю, как меня впервые обозвали лесбиянкой, а я прибежала домой и расплакалась. Обсуждаем, как я ненавижу, когда механик каждый раз решает, что я понимаю, о чем он говорит, когда ремонтирует мою машину, лишь потому, что я лесбиянка. Я даже немного отбиваю чечетку: шаг — на носочки — другую ногу, шаг — на носочки — другую ногу. Мы лежим обнявшись на диване.

Последнее, что я помню прежде, чем уснуть в ее объятиях: «И так тоже хорошо».

Несмотря на разочарование рентгеновскими очками от комикс-вкладышей, я стала собирать еще на один приз, который был мне просто позарез необходим. Зуб кита — брелок на ключи, приносящий удачу. Больше всего меня заинтриговало описание предмета: «Гарантированно принесет обладателю удачу в жизни».

После рентгеновских очков я уже не ожидала, что китовый зуб окажется зубом настоящего кита, да и зубом вообще. Скорее всего, он будет сделан из пластмассы, вверху проделано отверстие для металлического кольца, на которое вешают ключи. Но я все равно копила карманные деньги, чтобы купить жвачку «Базука». Я обыскала весь пол в маминой машине, надеясь найти завалившиеся монетки, чтобы насобирать доллар и десять центов на доставку.