Я ехал с закрытыми глазами, потому что внезапно навалилась такая усталость, что я едва мог сидеть. Лидди поворачивает в парк.

— Приехали! — возвещает она.

Мы стоим перед входом в здание, где находятся административные кабинеты церкви Вечной Славы.

Уже поздно, и я знаю, что пастора Клайва поблизости нет, но от этого чувство вины не становится меньше. Алкоголь уже однажды сгубил мою жизнь, а теперь я благодаря ему испоганю жизнь еще нескольких людей.

— Лидди, это случилось в последний раз… — обещаю я.

— Макс! — Она бросает мне ключи от конторы, которые носит с собой, потому что руководит воскресной школой. — Заткнись!

Внутри пастор Клайв обустроил небольшую часовню на случай, если кому-то понадобится помолиться не только во время еженедельной службы в школьном зале. В часовенке несколько рядов стульев, аналой и картина с изображением распятого Иисуса. Я иду за Лидди мимо стола секретарши, мимо копировального аппарата, прямо в часовню. Вместо того чтобы включить свет, она чиркает спичкой и зажигает свечу, стоящую на аналое. Из-за теней лицо Христа похоже на лицо Фредди Крюгера.

Я сажусь рядом с ней и жду, пока она начнет молиться. Так мы обычно поступаем в церкви Вечной Славы. Пастор Клайв ведет разговор с Господом, а мы слушаем.

Однако сегодня Лидди складывает руки на коленях, как будто ожидает, что молитву начну я.

— Ты ничего не будешь говорить? — удивляюсь я.

Лидди смотрит на крест позади аналоя.

— Знаешь, какой мой любимый отрывок из Библии? Самое начало двадцатой главы Евангелия от Иоанна. Когда Мария Магдалена скорбит о смерти Иисуса. Для нее он был не просто Иисусом, понимаешь, он был ее другом, учителем, человеком, который по-настоящему о ней заботился. Она пришла к могиле, потому что хотела быть ближе к телу, даже если это единственное, что от него осталось. Можешь себе представить, насколько ей было одиноко? Поэтому она расплакалась, и какой-то незнакомец спросил, что произошло, а потом назвал ее имя, и тогда она поняла, что на самом деле с ней разговаривает Иисус. — Лидди смотрит на меня. — Мне не раз казалось, что Господь оставил меня. Но потом оказывалось, что я смотрю не в ту сторону.

Я не знаю, из-за чего мне стыдно больше: оттого, что я оказался неудачником в глазах Господа или в глазах Лидди.

— Господа нет на дне бутылки. Судья О’Нил будет пристально изучать все наши поступки. Мои, Рейда, твои. — Лидди закрывает глаза. — Макс, я хочу родить твоего ребенка.

Я чувствую, как меня пронзает электрический ток.

«Господи, — про себя молюсь я, — позволь взглянуть на себя Твоими глазами. Не дай мне забыть, что никто из нас не совершенен, пока не посмотрит в Твое лицо».

Но я смотрю на Лидди.

— Если родится мальчик, — продолжает она, — я назову его Максом.

Неожиданно у меня пересыхает во рту.

— Не обязательно называть его в мою честь.

— Знаю, но мне хочется. — Лидди поворачивается ко мне. — Ты когда-нибудь испытывал такое непреодолимое желание, что казалось, что надеждой можно его спугнуть?

Между словами я слышу то, о чем она промолчала. Поэтому я обхватываю руками голову Лидди, наклоняюсь и целую ее.

«Господь есть любовь». Я слышал эти слова из уст пастора Клайва тысячу раз, но только теперь понимаю их истинный смысл.

Лидди упирается руками мне в грудь и с силой, которой я в ней не ожидал, отталкивает меня. Мой стул со скрипом царапает пол. Ее щеки пламенеют, одной рукой она прикрывает рот.

— Лидди… — Я ощущаю, как ухает вниз мое сердце. — Я не хотел…

— Не нужно извиняться, Макс. — Внезапно между нами вырастает стена. Незримая, но ощутимая. — Это алкоголь дает о себе знать. — Она задувает свечу. — Нам пора.

Лидди покидает часовню, но я не спешу за ней. И по крайней мере еще минуту жду в кромешной темноте.

После аварии, когда я впустил в свое сердце Иисуса, я также впустил в свою жизнь Клайва Линкольна. Мы встречались у него в кабинете, беседовали о причинах, которые заставили меня начать пить.

Я признался ему, что ощущаю внутреннюю пустоту, поэтому пытаюсь как-то ее заполнить.

Он сказал, что эта пустота — зыбучие пески, и я быстро иду ко дну.

Он попросил перечислить все, что делает эту пустоту еще больше.

— Безденежье, — ответил я. — Алкоголь. Потеря клиентов. Потеря Зои. Потеря ребенка.

Потом мы стали обсуждать, чем можно заполнить эту пустоту. Господом. Друзьями. Семьей.

— Да, — произнес я, глядя в пол. — Спасибо Рейду.

Но пастор Клайв — он всегда чувствует, когда вы чего-то не договариваете, — откинулся на спинку стула.

— Рейд ведь не в первый раз выручает тебя из беды, верно?

— Да.

— И что ты чувствуешь?

— А вы как думаете? — вспылил я. — Чувствую себя последним кретином. Рейду все дается так легко, а я… я всегда иду ко дну.

— Это потому, что Рейд посвятил себя Господу. Он позволяет вести себя через пороги жизни, Макс, а ты продолжаешь плыть против течения.

Я ухмыляюсь.

— Значит, если я перестану сопротивляться, Господь позаботится обо мне?

— Почему нет? Разве ты сам не удостоверился, что недавно он блестяще справился со своими обязанностями? — Пастор Клайв заходит за свой стул. — Признайся Иисусу в своих желаниях. Что есть у Рейда, что хотелось бы иметь и тебе?

— Я не собираюсь говорить с Иисусом вслух…

— Ты думаешь, Он не умеет читать твои мысли?

— Ладно, — вздыхаю я. — Я завидую своему брату. Я хочу иметь его дом. Его банковский счет. Даже его религиозность.

От такой черной неблагодарности я почувствовал себя просто дерьмом. От брата я видел только поддержку, а сейчас возжелал все, что он имеет. Я почувствовал себя настолько скверно, как будто вскрыл нарывавший под кожей гнойник.

Господи, моим единственным желанием было исцеление!

Потом, наверное, я заплакал, точно не помню. Знаю одно: тогда я впервые увидел себя со стороны — гордец, не желающий признавать собственные недостатки.

В разговоре с пастором Клайвом я не сказал одного. Я так и не признался, что желаю жену Рейда.

Сохранил это в тайне.

Намеренно.

По пути домой я по меньшей мере раз пятьдесят извиняюсь перед Лидди, но она остается отстраненной и молчаливой.

— Прости, — снова повторяю я, когда она поворачивает к дому.

— За что? — удивляется Лидди. — Ничего ведь не произошло.

Она открывает входную дверь и кладет мою руку себе на плечо, чтобы казалось, что она поддерживает меня.

— Делай, как я, — велит она.

Я все еще нетвердо держусь на ногах. В прихожей стоит Рейд.

— Слава богу! Где ты его нашла?

— Его рвало на обочине, — отвечает Лидди. — По словам врача, у него сильнейшее пищевое отравление.

— Братишка, что же ты съел? — спрашивает Рейд, обхватывая меня рукой, чтобы взять на себя часть моего веса.

Я делаю вид, что едва передвигаю ноги, и позволяю отвести себя в комнату для гостей на первом этаже. Пока Рейд укладывает меня на кровать, Лидди разувает меня. Ее теплые руки согревают мои лодыжки.

Даже в темноте кажется, что потолок вращается. Или это просто вентилятор.

— Врач заверил, что он поспит и отойдет, — шепчет Лидди.

Из-под опущенных век я смотрю, как мой брат обнимает жену.

— Я позвоню пастору Клайву, скажу, что Макс вернулся живой и почти невредимый, — говорит Рейд и выходит.

Меня и пастор Клайв искал? Меня с головой накрывает новая волна вины. Через какое-то время Лидди подходит к шкафу и тянется к верхней полке. Достает одеяло и укрывает меня. Я хочу еще раз извиниться, но потом решаю притвориться спящим.

Кровать проседает под весом Лидди. Она сидит настолько близко, что может коснуться меня рукой. Я, затаив дыхание, чувствую, как она убирает мне со лба волосы.

Она что-то шепчет, и мне приходится напрягать слух, чтобы разобрать слова.

Она молится. Я прислушиваюсь к мелодии ее голоса и представляю себе, что, вместо того чтобы просить Господа о помощи, она просит Его обо мне.