— Ваша знакомая умерла.

— Как умерла? — пораженно спросил Виктор, чувствуя, что смерть Ирины принесет ему горе.

— У нее перерезана кровяная артерия, а поэтому скончалась от потери крови, — пояснила ему медсестра, уходя.

Раздавленный и опустошенный, Виктор вышел из больницы во двор и, сев на скамью, закурил, думая не об

Ирине, а о себе:

«Боже мой, какая дикость! Попробуй теперь докажи, что ты Ирину не убивал. Теперь, конечно, меня опять

посадят, снова эти крытые вагоны, снова нары и параша».

— Как они мне надоели! — вымученно простонал он. — Где выход? Что предпринять?

Подняв голову, он стал смотреть на звезды, которые все видели, но которых в свидетели не призовешь.

Он со злобой заскрипел зубами, выплюнул сигарету.

Его размышления прервал неизвестно откуда взявшийся сержант милиции.

— Гончаров Виктор?

— Да! — ответил он вяло.

— Вам надо проехать со мной в дежурную часть милиции.

— Поехали! — обреченно согласился Виктор, подумав: «Вот и началось...»

В отделе милиции, очутившись в ярком свете электрических лампочек, Виктор, приводя свою прическу и

одежду в порядок, увидел на своей рубашке и брюках кровь.

Проследив за его взглядом, дежурный по райотделу капитан Ларихонский воскликнул:

— Товарищ Гончаров, поздно гуляешь, нарушаешь административный надзор, балуешься нехорошим...

Какие мысли были в голове Ларихонского, трудно было понять. Когда он говорил о баловстве, Виктор понял, что за «баловство» придется отвечать ему. Такой намек взорвал Виктора, и он решил немного выпустить пар из

себя, чтобы не взорваться.

Посмотрев на дежурного, гладко выбритого, уверенного в себе, в своем завтрашнем дне, привыкшего ничему

не удивляться гамбалу, он решил ему испортить настроение.

— Чего ты зубы скалишь, как лошадь, человек погиб! Я ее не убивал, а какой-нибудь бульдог мне лапти

сплетет, будет ходить с полной грудью гордости от исполненного долга... Надо работать, а не штаны протирать, тогда, может быть, и я бы с вами похихикал.

Виктор ждал нападения работников милиции, избиения, что ранее иногда с ним случалось, но Ларихонский, сдерживая волнение от нанесенного оскорбления, заметил ему:

— Почему ты такой озлобленный на всех? Мы пригласили тебя, чтобы разобраться в случившемся, а ты

начинаешь хамить. Если бы такие, как ты, не болтались ночью по городу, то и ЧП никаких не было бы. А за

нарушение адмнадзора тебе придется отвечать.

Виктора отвели в комнату ожидания и там оставили.

Глава 4

Помощник дежурного по РОВД, небольшого роста сержант, фамилию которого Виктор не нашел нужным

узнавать, привел его в изолятор временного содержания и поместил в камеру, с металлическим грохотом закрыл

за ним на запор дверь.

Прислонившись спиной к стене, Виктор, как загнанный зверь, готов был завыть или даже удавить себя.

В камере, кроме него, никого не было, а поэтому он мог свои чувства не сдерживать и не скрывать.

Умышленно ударившись не очень сильно головой о стенку, он подытожил:

— Вот и приехали.

В его словах было столько боли, жалости к себе, которые мог бы понять только тот человек, который уже

прошел его «школу» жизни. Как ему не хотелось горького повторения!

Постепенно он стал успокаиваться и решил случившееся осмыслить и попытаться ответить хотя бы самому

себе на возникшие вопросы.

«Мотоциклист — хулиган-убийца, кто он такой и зачем ему надо было заваривать такой бордель?

Случайность или заранее разработанная операция? Кому она нужна? Постой, а не Бороды ли работа?» И сам

себе ответил: «Если его, то хулиган должен был ударить ножом меня, а не Ирину. Борода отпадает, а вообще, черт его знает. Он насобачился такие финты выкидывать, о которых не только не подумаешь, но и не

додумаешься. Не зря же сам Лапа с уважением отзывался о Бороде: «Борода не кубышка, а голова!», и при этом

многозначительно поднимал вверх указательный палец правой руки. На основании чего Лапа сделал такой

вывод, что его связывало в прошлом с Бородой, тот на эту тему не распространялся, а поэтому для Виктора

осталось тайной.

Мысли его перескочили к следователю Подроманцеву Валерию Игнатьевичу, приступившему к

расследованию его уголовного дела.

С ним они ездили на осмотр места происшествия, но осмотр ничего не дал, кроме того, что они установили

точное место преступления.

Виктор был благодарен следователю Подроманцеву за то, что тот не добивался от него признания в

убийстве, за его тактичность.

Выписывая ему протокол задержания в порядке ст. 122 УПК РСФСР, Подроманцев заметил:

— Я сейчас не могу вас ни в чем обвинить, но имею основание подозревать в совершении преступления, а

это не одно и то же. Поэтому только будущее поможет ответить на вопрос обоснованности вашего задержания. Я

могу вас заверить, что если вы невиновны, как утверждаете...

— Да, я так утверждаю и буду утверждать, — перебив следователя, заявил Виктор.

— ...то мне придется извиниться перед вами за необоснованное задержание. Извинение примете? —

улыбнувшись, закончил следователь.

— Приму, — серьезно ответил Виктор.

Сейчас же, находясь в камере, Виктор подрастерял свои искорки надежды и с горечью констатировал:

— Не видать мне свободы, как своих ушей.

Он хотел посмотреть на наручные часы, но, вспомнив, что они у него изъяты при задержании, опустил руку.

«Надо налаживать свою жизнь по-старому, отработанному графику», — подумал Виктор, умащиваясь спать

на жестком полу.

Илларион Константинович утром проснулся от назойливого телефонного звонка. Он так любил утром

поваляться в постели, поэтому ранний подъем испортил ему настроение.

Нехотя подняв телефонную трубку, он услышал голос Камалетдинова Федора Исмаиловича по кличке Цыган, который взволнованным голосом просил разрешения на встречу.

Цыган по мелочи беспокоить не будет — и Борода разрешил ему прийти к себе.

Когда Цыган пришел к Бороде домой, тот был, как всегда, собранным и спокойным.

— Ну давай, рассказывай, чего ты старика в такую рань поднял?

— Золотой так кольнул бабу, что она коньки в больнице откинула.

Борода удивленно вскинул брови:

— Его, шакала, просили пощекотать, а не убивать. Какой был договор, знаешь?

— Знаю! Пощекотать! — обескураженно подтвердил Цыган.

— Давай, рассказывай, как получилось.

— Как получилось, я не знаю, к Золотому не пойдешь.

— Правильно мыслишь, — похвалил его Борода. — Что разнюхал?

— Был в больнице и убедился, что мокряк налицо. Золотой бабе ножом перебил какую-то крупную артерию, пока ее везли в больницу, она кровью истекла.

— Спасибо за сообщение, а теперь заодно расскажи, как дальше будем жить и что делать?

— Я не знаю, — растерянно ответил Цыган.

— Я твоего Золотого утопил бы в золоте, что находится в параше. Ты мне все сказал?

— Сарафана посадили по подозрению в убийстве.

Борода обессиленно шлепнулся в кресло и, обхватив голову руками, глубоко задумался. Его мысли были

заняты поисками выхода из создавшегося положения. Посмотрев на огромную фигуру Цыгана, заполнившую весь

дверной проем, Борода подумал: «Плохо, что с излишками веса человека количество мозгов не увеличивается».

— Придешь ко мне в 22 часа, тогда и продолжим беседу. Мне же надо твои задачи обмозговать кое с кем.

Может быть, и найдем нужное решение.

Проводив Цыгана, устало подумал: «Они меня такими новостями в гроб загонят. Мне приходится с ними, в их

интересах и за них играть. Вот и сейчас. Зачем было наводить туман на беседу — кое с кем! — тогда как этим

«кое-кем» постоянно является одно и то же лицо, адвокат Петр Семенович, который за свои консультации

требует и соответствующую плату.

Встречей с адвокатом Борода остался доволен, несмотря на материальные издержки. Петра Семеновича он