Пока кандидат готовится произнести клятву, в чаше на алтаре загорается винный спирт; кандидат протягивает правую руку и, держа ладонь над чашей с пламенем, произносит следующую клятву: “Обещаю, присягаю и клянусь никогда не открывать тайн, доверенных мне в этом храме, и слепо подчиняться моим начальникам”.

По знаку Досточтимого магистра на кандидата надевают талар, Досточтимый обвязывает талию кандидата голубым шнуром и вручает ему две пары перчаток [44], одну мужскую и одну женскую; затем он объясняет ему значение этих вещей, а после показывает ему тайные знаки и называет тайные слова» ⁷.

В ложу египетского ритуала вступили едва ли не все значимые лица в городе: граф Медем с братом Отто фон Медемом, старший сын Отто фон Медема, доктор Либ, нотариус Хинц, скептик и надворный советник Швандер, обербургграф фон Ховен. А также прекрасные дамы: госпожа Гротхаус и ее кузина госпожа Кайзерлинг, Луиза — кузина Элизы фон де Реке, и, разумеется, сама Элиза. В результате в женской ложе дам-основательниц оказалось едва ли не больше, чем простых членов. Но это никого не смутило, тем более что роль великой магистрессы, как всегда, исполняла Серафина, а ей знатное окружение чрезвычайно льстило. На заседания ложи графиня Калиостро являлась во всем блеске, затмевая даже сверкавшие разноцветными камнями одежды супруга. Надо сказать, постоянное присутствие Элизы рядом с Калиостро начинало раздражать Серафину. Баронессу фон дер Реке нельзя было назвать красавицей, ростом она значительно превосходила магистра, однако Серафина заметила, что Джузеппе все чаше бросал на нее отнюдь не равнодушные взоры. Говорят, в Митаве между супругами произошла бурная сцена ревности, во время которой графиня заявила мужу, что таким старым толстяком, как он, могут прельститься только уродливые мегеры. Неизвестно, ответил ли Калиостро супруге в том же духе, намекнув на ее более чем братские отношения с фон Ховеном; известно только, что его попытка добиться милостей от своей главной почитательницы провалилась. Уговаривая молодую баронессу уступить, он сулил ей узнать у духов о потусторонней судьбе ее любимого брата Фридриха и обещал провести ее по всем ступеням посвящения и наделить едва ли не тем же могуществом, каким обладал он сам. Посулы не помогли: Элиза магу отказала и упрекнула его в шантаже. Калиостро разозлился, но на следующий день прислал баронессе письмо, поздравив ее с успешно пройденным искусом, которому он ее подверг по велению высших сил, кои теперь неотрывно наблюдают за ней. Скорее всего, письмом этим он потешил собственное уязвленное самолюбие.

От ухаживаний магистра и его откровенных предложений у Элизы голова шла кругом: с одной стороны, внимание его льстило ей, но с другой — его брутальная мужская сила напоминала ей бывшего солдафона-супруга. Но если тот умел изъясняться только языком плацдарма, то загадочные речи магистра, его голос, становившийся на удивление проникновенным, заставляли дрожать глубинные струны ее души. Однако черная тень брата Фрица не давала ей покоя, необходимого, чтобы разобраться в собственных чувствах: она ужасно боялась, что брат, возможно, ушедший из жизни добровольно, попал в ад. И отказав магистру, она продолжала требовать от него чуда. Впрочем, и другие члены Египетской ложи тоже намекали, что хорошо бы магистру явить какое-нибудь чудо, дабы они бесповоротно уверовали в его могущество. Едва скрывая досаду и на отказавшую ему баронессу, и на жаждущих чудес «братьев», а особенно «сестер», Калиостро со свойственной ему экспрессией пускался в рассуждения о подвластных ему таинственных силах, позволявших совершать путешествия на иные планеты, ибо, как известно, Христос, Моисей и Илия создали множество миров. «Мои верные последователи, — Калиостро выразительно смотрел на Элизу, — также смогут путешествовать по иным мирам. Они познают вселенскую мудрость и обретут вечное блаженство». Магистр любил говорить о египетских богах и их волшебном зелье, с помощью которого они овладевали смертными женщинами; отпрыски, рожденные от такого союза, являлись теми избранными, кому боги поверяли свои тайны. Выдержав паузу, загадочным тоном граф сообщал, что присутствующим выпало счастье встретить избранника богов. Чопорные курляндские аристократы в недоумении переглядывались. Однажды, после одной из подобных речей, Элиза принялась умолять Калиостро назвать ей слово-ключ, способное открыть перед ней врата герметизма, дабы ее душа могла слиться с душою брата. Вместо ответа магистр затопал ногами и закричал, что она находится под влиянием злых духов, намерения ее корыстны, а посему она этих знаний недостойна… пока не очистит свои мысли от скверны, неожиданно тихим, шипящим голосом заявил он и, тряхнув тяжелой гривой волос, перевитых зеленой лентой с вышитыми на ней золотыми скарабеями, покинул зал. От любви до ненависти… В тот вечер из комнат, занимаемых графом и графиней Калиостро, долго доносились громкие голоса, удары и звон разбиваемой посуды. На следующий день слуга, подбирая осколки, слышал, как Калиостро уговаривал своего лакея принять в подарок баночку целебной мази, от которой синяки пройдут моментально, словно их и не было.

Решив наконец показать свою власть над природой, Калиостро устроил небольшой алхимический сеанс: нагрел брусок свинца, посыпал его волшебным порошком, потом расплавил брусок и вылил расплавленный металл на поднос, где вскоре застыла крохотная серебряная лужица. Зрители восхитились, но сомнения явно продолжали их грызть. А Калиостро уже объявлял о следующем чуде: он готов связаться с духами. Только в качестве медиума ему понадобится невинное дитя, послушное и в нежном возрасте, а именно лет шести-семи. Выбор пал на племянника Элизы, младшего сына ландмаршала фон Медема.

В соответствии с ритуалом юных медиумов, как мальчиков, так и девочек, или, как называл их Калиостро, «голубков» и «голубиц» (colombe), «воспитанников» и «воспитанниц» (pupille), начинали готовить к сеансу накануне. «В день накануне прорицания надобно велеть отроку опуститься на колени, затем возложить левую руку ему на голову, а потом, взяв в правую руку меч, трижды коснуться его мечом: сначала правого плеча отрока, потом левого плеча отрока, а затем его головы. После следует обдуть ему лицо и велеть ему поручить себя Предвечному, а также велеть ему хранить свою невинность, полагаться на величие и доброту Бога и на могущество Великого Кофты. После наставления Магистр или Магистресса нежно целует голубка в лоб. Таким образом Магистр или Магистресса совершают мистическую жертву, посвящая нежное создание Предвечному» ⁸. Накануне или непосредственно перед сеансом магистр нередко давал «голубкам» что-то выпить, скорее всего какое-то одурманивающее средство.

Интересно, что в 1843 году некий санитарный инспектор Анри признался, что в десятилетнем возрасте он несколько раз побывал Калиостровым «голубком». Анри утверждал, что никаких фокусов магистр не проделывал, но после сеанса он всегда все забывал. Очевидно, Калиостро умел погружать детей в состояние гипноза ⁹. Впоследствии Калиостро станут упрекать за «нежный поцелуй», обвинят в попытках соблазнения невинных «голубков», в излишней чувственности и даже в «нетрадиционной ориентации». Впрочем, есть и противоположное мнение, утверждающее, что магистр отличался исключительной фригидностью: занятия магией буквально высасывали из него все силы, поэтому он даже на измены Серафины смотрел сквозь пальцы. Но это из области догадок.

В тот вечер Калиостро отступил от ритуала. Попросив гостей посторониться, он подошел к мальчику и, делая руками пассы над его головой, одновременно принялся нараспев читать псалмы Давида. Потом он взял ребенка за руку, вывел на середину гостиной и, усадив на стул, шпагой очертил вокруг стула круг, велев зрителям ни в коем случае не переступать его границу, иначе духи, которые станут отвечать устами ребенка, не явятся на его зов. Ставший неожиданно мелодичным голос магистра звучал с переливами, словно убаюкивал испуганного ребенка. Затем, не прерывая речитатива, он помазал мальчику лоб маслом мудрости (по предположениям, опиумным маслом или смесью опия с оливковым маслом). Вскоре детское лицо словно подернулось туманом, и Калиостро, не переставая гладить ребенка по голове, попросил задавать вопросы. Не желая пугать мальчика, Медем захотел узнать, что сейчас делают его оставшиеся дома жена и дочь. Склонившись к ребенку, магистр повторил вопрос (во всяком случае, всем так показалось), а потом, произнеся каббалистические слова Мелион, Гелион, Тетраграмматон [45], приказал «голубку»: «Говори!» Помедлив, отрок сообщил, что сестра его прижала руки к груди, а потом вместе с матерью бросилась обнимать старшего брата Шарля. А так как все знали, что старший сын ландмаршала находится в военном лагере, расположенном более чем в семи милях от города, то домой к нему немедленно послали нарочного, дабы узнать, что там происходит. И каково же было всеобщее удивление, когда нарочный вернулся и сказал, что сын Медема действительно только что приехал из лагеря повидаться с родными! Звезда Калиостро вспыхнула ярким светом, затмив все прочие звезды. А Элиза окончательно поверила, что Калиостро может устроить ей встречу с покойным братом.