— Слушайте меня внимательно, — попросил майор, — Забегалов Феофан Васильевич ваш родитель?

— Да, да, он мой отец. Что с ним? Нашелся? — торопливо, растерянно спросил Владимир, таращась на офицера. Тот скривился в улыбке, но, понимая ответственность момента, погасил ее.

— Нет, уважаемый, к нашему сожалению, ваш отец — Забегалов Феофан Васильевич, командир орудия, до сих пор числится в бегах — дезертир!

— Как дезертир! — ошарашенно выкрикнул Владимир Феофанович.

— Вот так. 13 октября 1943 года он ушел из расположения части и до сих пор не вернулся.

— Где же он есть в таком случае? — безотчетно спросил Забегалов и смутился под пристальным взглядом офицера.

— Вот документ, дорогой товарищ, подтверждающий поступок вашего родителя.

Майор держал в руках жухлый листок с полувыцветшими словами и едва различимой печатью. Владимир Феофанович отрешенно смотрел на майора, на документ, а в голове возникло другое.

“Ваш муж в списках пропавших без вести и погибших не числится”, — неизменно отвечали на запросы матери, и она не теряла надежды на возвращение мужа. Только, видимо, где-то подзадержался. “Володюшка, сынок, ты сообразительный, — вопрошала мама. — Ежели наш отец не погиб и не пропал без вести, значит, где-то он должен быть? Человек ведь не иголка в стоге сена!”

— Выходит, дезертир, — молвил Владимир Феофанович. — Дезертир, — медленно повторил он в задумчивости.

— К нашему сожалению, приходится констатировать факт. Но я вас вызвал не для того, чтобы сообщить вам эту пренеприятную весть, — оживляясь, продолжал майор. — Дело в том, что найденная вами медаль за номером 1207465 принадлежит, — офицер кашлянул в кулак, сделал паузу, — принадлежит Забегалову Феофану Васильевичу!

Майор открыл ящик стола, достал конверт из твердой бумаги, и перед растерявшимся посетителем предстала знакомая медаль с новой колодкой в ленте.

— Вот она, ваша медаль, берите.

— Э-э-э, товарищ, э-э-э, вы... — пытался что-то сказать Владимир Феофанович.

Майор кинулся к графину с водой. Налил полстакана:

— Пейте, выпейте, успокойтесь.

Пока Забегалов пил, офицер вышел из-за стола. Полуоткрыв дверь кабинета, зачем-то выглянул, прикрыл ее снова. Взял свободный стул, сел напротив посетителя.

— Я впервые, уважаемый, сталкиваюсь с таким случаем, когда воина, будем считать, нет, а его награда кричит о нем из-под земли! У меня дедушка мой пропал без вести в сорок первом, — рассказывал майор, видимо, для того, чтобы успокоить человека. — Пропал, и все. Ни могилы, ни медали, ни даже последнего вздоха... Ошибки нет. Медаль ваша. Другое дело, — участливо говорил офицер, — как она могла попасть на поле и когда?

По дороге домой Владимир Феофанович думал об отце. Он его не знал. Видел на фотографии у матери в спаленке эдакого чубатого, круглолицего парня, — вот и все.

Он вырос с матерью и всю свою жизнь до сегодняшнего дня с нею. “Отец” — для него это слово было чуждым и непривычным. Притормозив у обочины, он достал медаль из нагрудного кармана пиджака, бережно положил ее на ладонь. Благодаря новой муаровой ленте медаль выглядела нарядно. “Дезертир и высокая медаль за храбрость несовместимы, — думал Забегалов. — Значит, там, в верхах, ошиблись, напутали. Мало ли на русской земле Забегаловых”. Он, словно маленький, играя, любовался медалью, примеряя ее себе на лацкан пиджака.

Уже подъезжая к дому, он решил никому ничего не рассказывать и Павлу не писать, чтоб не разболтался в письмах ненароком. “Пусть все останется между нами, отец!”

III

Д альше Смоленска на запад поезда не шли, — дальше был фронт, и все

прибывающие воинские эшелоны и грузы доставлялись к фронту автотранспортом. Кое-как, наспех восстановленное железнодорожное хозяйство не выдерживало интенсивной нагрузки приходящих и уходящих составов. Путейский станционный хаос, вызванный жестокими боями в городе, исправить за короткий срок невозможно.

Эшелон с противотанковым истребительным дивизионом при переходе на запасный путь сошел с рельсов. Ему предстояла разгрузка. Но до разгрузки дело не дошло. Состав требовалось поставить на рельсы. Прошел слух, что только к утру другого дня дивизион тронется в путь.

Старший сержант Забегалов Феофан Васильевич не узнал своего города. Кучи битого кирпича. Разрушенные, полуразрушенные дома с зияющей пустотой окон, оскверненные храмы — все исковеркано, изуродовано, уничтожено. Отсюда, из Смоленска, в июле сорок первого он призывался. Казалось бы, воевал Феофан Васильевич далеко, на Волховском фронте. Там получил ранение, затем — госпиталь, потом — Гороховецкие лагеря — артиллерийский полк. И вот военная дорога привела его в родные места. Сам он не городской, из деревни, до которой отсюда рукой подать.

Еще из Гороховца, как только освободили эти места, он писал домой, но ответа не получил. Длительная оккупация края, кто знает, могла закончиться трагически для его семьи. У Феофана Васильевича болела душа от печали — неизвестности. “Сама судьба посылает мне возможность навестить семью. Сама судьба”, — размышлял Феофан Васильевич. Он был верующим человеком и при случае осенял себя крестом, чтобы никто не видел, храни Бог, иначе товарищи засмеют, а старшие чином накажут. В стране сплошного атеизма религия носила ругательный характер, а верующие наказывались, особенно в армии. Сейчас он тоже перекрестился, прежде чем постучаться до командира. “Может, отпустит, проявит человеческую милость. Войдет в мое положение”, — размышлял Забегалов, останавливаясь перед вагоном, в котором находился комбат. Рядом возились ремонтники, рихтовали путь.

Старший лейтенант Откосов встретил его милостиво. Тут же попросил подбросить дровишек в буржуйку из кучи в углу. Комбат был молод и даже щеголеват для военного времени. Он завтракал с водочкой прямо на нарах, только спустил ноги в начищенных хромовых сапогах.

— Выпить хочешь, Забегалов? — спросил он, когда сержант справился с дровами.

— Я, собственно, право... — растерялся Феофан Васильевич, не зная, как поступить в таком случае. Ему ни разу не приходилось выпивать со старшими по чину. Пока он мялся, Откосов налил в граненый стакан, протянул ему:

— На, выпей, ты же не красная девица... Ну вот, а теперь докладывай. По логике, к командиру выпить не приходят. — Он протянул ему кусок американской ветчины на ломтике хлеба.

— Я, товарищ старший лейтенант, не выпить, я к вам по личному делу.

— Дело назрело? — улыбчиво спросил командир, не слезая с нар. Такой полушутливый тон старшего начальника Забегалову нравился. “Значит, командир в игривом настроении и с ним легко договориться”, — подумалось ему.

— Назрело, товарищ старший лейтенант... Можно мне побывать дома? — не сказал, а выдохнул он.

— Где, где? — недоуменно спрашивал Откосов. — Какой дом, откуда?

— Я здешний, смоленский, в четырех километрах моя деревня, — торопливо выговаривал слова старший сержант, убавив на всякий случай расстояние. — Может, в живых никого нет.

Комбат встал с нар, подошел к Феофану.

— Кто у тебя дома?

— Мать, Евдокия Александровна, жена Надежда и сыночек Володя.

— Ты с какого года рождения, Феофан?

— С четырнадцатого, а супруга с восемнадцатого.

— Я с семнадцатого, парень. Не успел вот жениться. Институт закончил, и война.

— Я тракторист в колхозе...

Старший лейтенант задумался, уставившись на носки своих сапог. Молчал и Забегалов, ожидая решения командира.

— М-да-а, Забегалов, у тебя, я вижу, дело серьезное, — задумчиво молвил Откосов. Он поправил портупею с наганом. Разгладил под ремнем гимнастерку. Забегалову казалось, не будет конца этой затяжной паузе. “Тянет время, сказал бы сразу “нет” или “да”.