Маша умолкла и посмотрела на скованный льдом лиман. С грустью подумала: «Вот сегодня пришла сюда вспомнить Анадырь той своей молодости, когда училась в педагогическом училище, а потом явлюсь сюда же вспоминать сегодняшнюю молодость». Но грусть тут же сменилась головокружительной мыслью: «Какая еще большая жизнь впереди! Мне ведь только двадцать семь лет!»

…После той памятной вечеринки и Саша Горелов и Семен Кутов стали частыми гостями в домике на берегу Казачки.

По мере того как устанавливались морозы, усиливались ветры, в комнатах домика становилось холоднее. Исследовав стены, Роберт обнаружил, что межстеновое пространство пусто. Видимо, бумага и стружка, заполнявшие его, во время долгих осенних дождей намокли и упали вниз, уплотнились; мороз и ветер почти беспрепятственно проникали в помещение.

И все же после рабочего дня Маша спешила в свой «особняк», чтобы успеть затопить печку, поставить что-нибудь на плиту, чаще всего оленье мясо, которое варилось без особой хитрости и тем не менее было любимым блюдом гостей в домике над Казачкой.

У Семена наступило относительно спокойное время: экспедиция обрабатывала материалы летних полевых походов. Работа шла хорошо, Семен веселел с каждым днем и порой бормотал какие-то только ему понятные слова. Наконец он объявил:

— Будет еще один прииск на Чукотке. Большой, стабильный и совсем недалеко от окружного центра.

Чукотка переживала начало крутого промышленного подъема. Стоял вопрос о создании здесь специального горного управления. У Маши прибавилось забот. Но все их она старалась оставлять за порогом своего «особняка». Только вот переступать этот порог удавалось далеко не каждый день.

Все чаще Маша летала в Магадан. И там в обкоме ей сказали однажды:

— Готовьтесь к приему большой группы комсомольцев.

С этого времени ее скорее можно было встретить на мысе Шмидта, в Билибине, в шахтах Беринговского, на новых приисках.

— Главное — жилье, — не уставала повторять она, разговаривая с руководителями предприятий. — Не забывайте, что на Чукотку, в Арктику едут люди, не привычные к нашему климату.

Иные возражали:

— Главное — это производство, добыча золота. Ради этого в конечном итоге все и затевается. А людям мы платим двойную заработную плату, оплачиваем отпуск в любую теплую часть нашей страны и даже за границу: только работай, не хнычь!.. Конечно, важны и бытовые удобства. Хорошо отдохнувший человек работает лучше, дает больше продукции, того же золота.

И все-таки для приезжающих готовили неплохое жилье. Лучшее, что можно было построить тогда в здешних условиях.

Маша осматривала еще пустые общежития и не стеснялась мечтать вслух:

— Придет время, когда к нам поедут за опытом из других районов страны, будут любоваться прекрасными северными городами. У нас появятся плавательные бассейны, сколько угодно горячей воды, тепло. А тепло на Севере — это такая драгоценность, такое благо! Нигде оно не ценится так высоко, как здесь.

На одном из новых северных приисков перед прибытием комсомольцев с материка она сама вместе с уборщицами прошлась по комнатам с веником и шваброй. Даже не вернулась в гостиницу — осталась ночевать здесь.

Утром за ней заехал начальник прииска Коля Ковынев ее ровесник, окончивший Ленинградский горный институт. Вместе отправились встречать новоселов.

Самолеты приземлялись прямо на ледовое поле, расчищенное на реке. Лед был трехметровой толщины, а река в этом месте, перед впадением в океан, текла удивительно ровно, как по начерченной стреле десятикилометровой длины.

Два «АН-12» с интервалом в пятнадцать минут приземлились на реке. Оркестр грянул марш. Из вместительного чрева самолета высыпали комсомольцы. Сгрудились возле импровизированной трибуны из плотных снежных плит. Рабочие, сооружавшие эту трибуну ночью, сделали ее в виде маленькой копии Мавзолея.

Ковынев сказал короткую приветственную речь, а потом предоставил слово Маше.

— Дорогие земляки! — сказала она и почувствовала, как по толпе прибывших прошла волна оживления. — Да, я не оговорилась. С этой минуты вы мои земляки, люди Чукотки. У вас молодые руки, вы сильны и выносливы. Оглянитесь вокруг! — Маша сделала паузу, давая новичкам возможность осмотреться, увидеть дальние горы, освещенные набирающим силу солнцем, голые — снег там не задерживался — бело-розовые их вершины, похожие на гигантские женские груди, необозримое пространство тундры, открытое на все стороны.

Маша помнила, как сама она впервые углубилась в показавшийся ей нескончаемым ряд деревьев в подмосковных Вешняках. Ее охватил тогда ужас. Она бежала через лес и старалась смотреть вверх, чтобы не потерять неба. А выбравшись из леса, долго не могла отдышаться и все думала: что же может быть хорошего в пространстве, ограниченном со всех сторон, пусть прекрасными — с этим она согласна, — деревьями? Ей и в голову не приходило, какое удручающее впечатление производит поначалу на людей из тех мест бесконечная снежная равнина, как угнетает непривычного человека мысль о том, что на этой равнине не отойти далеко от теплого жилья: отойдешь — наверняка расстанешься с жизнью

— Здесь, — продолжала Маша, — живет маленький чукотский народ, который на протяжении многих веков доказывает всему человечеству, что для настоящих людей нет безжизненных земель. А вот вы пришли, чтобы доказать другое, самое главное — можно и эту землю сделать цветущей. Я не имею в виду оранжереи под стеклянными колпаками. Пусть тундра остается тундрой. Но пускай эта тундра наполнится яркими знаками человеческой жизни. Пусть по ней пройдут благоустроенные дороги! Пусть этот пейзаж прочертят линии высоковольтных передач тепловых, атомных, гидроэлектростанций! Пусть здесь будет такое море электрического света, чтобы померкло перед ним полярное сияние! Пусть и чукчи, и эскимосы, и эвены, и все другие малые народности этой земли приобщатся к труду, которого не знали их предки. Вам доверили громадной важности дело. Не позволяйте решать другим то, что должны решить вы сами! И еще: никогда не забывайте, что комсомолец — тот же коммунист. Я желаю вам веселой жизни!

Последние слова Маши вызвали сначала некоторое недоумение. Слушатели ее привыкли к другим завершениям речей, но потом раздались аплодисменты, и озябшие музыканты, обжигая губы о прокаленную морозом медь, снова грянули марш.

В Анадырь Мария Тэгрынэ возвращалась на самолете. Погода стояла ясная. С высоты полета видно было далеко. Маша узнавала знакомые хребты, долины рек, морское побережье. Она смотрела и думала, что, если по этой равнине подняться к северу, там начнется уже побережье Ледовитого океана, куда следующим летом направится партия Семена Кутова.

В анадырском аэропорту было тихо — уже несколько дней держалась устойчивая летная погода. Маша на вездеходе переправилась через лиман, вышла у строящегося Дома культуры и направилась к своему «особняку».

Издали она не узнала его. Подумала даже, что ошиблась дорогой. Весь домик по самую крышу был обложен ровными плитами плотного снега: настоящий эскимосский иглу. Желтый свет из глубоких оконных проемов еще больше подчеркивал сходство заснеженного домика с древним жилищем дальних арктических родичей Марии Тэгрынэ.

Она остановилась, перевела дух, опустив чемодан на снег. В этот предвечерний час на улицах Анадыря тоже было пусто — мороз, да и ветер резковат. Но Маша как-то не замечала ни этого мороза, ни этого ветра. Ее согревала радость возвращения после удачно выполненного дела. Ей было очень приятно, по-женски приятно вернуться в свой дом, чуточку постояв на крыльце в предвкушении того, что она вот-вот увидит привычные вещи, сядет на свой единственный скрипучий стул или покрытый ковром топчан, будет есть и пить из своей посуды.

«Странные настроения», — подумала про себя Маша и тряхнула головой, словно отгоняя все это. Напоследок мелькнул какой-то обрывок мысли о хороших соседях — Роберте, Розе, маленьком, избалованном родителями да и ею самой Олежке. И еще…