Мальчик не обратил никакого внимания на вошедшую.

Зато взрослые, находившиеся в смежной комнате, почему-то переполошились. Какой-то взъерошенный мужчина встал с покрытой ярким мятым одеялом постели и запихнул что-то под кровать. Остальные выжидательно уставились на Машу.

— Здравствуйте, — сказала она.

— Здравствуйте, — отозвалась одна из трех женщин, довольно молодая, даже миловидная, но грязная и, по всему видно, выпившая.

— Я пришла познакомиться с вами, — с трудом подбирая слова, сказала Мария Тэгрынэ. — Я тоже эскимоска… Только с другого берега. Плохо говорю по-английски…

— А мы думали, ты кри! — добродушно сказал мужчина и выудил обратно из-под кровати бутылку.

— У нас с индейцами-кри плохие отношения, — пояснила молодая женщина. — Индейцы всегда были врагами эскимосов

— И в древних легендах об этом говорится, — поддакнула старушка с больными, слезящимися глазами.

— Так откуда ты явилась? — спросил мужчина.

— Издалека, — ответила Мария Тэгрынэ, усаживаясь на стул, любезно пододвинутый молодой женщиной. — Из Советского Союза. Знаете, где находится такая страна?

Женщины переглянулись между собой, в глазах мужчины мелькнул испуг.

— Не может быть! — воскликнул он.

— Я серьезно говорю, — подтвердила Маша.

— Не может быть! — повторил мужчина. — Большевики давно уничтожили эскимосов на своем берегу. Это я точно знаю!

— А радио? — спросила старуха. — Когда я гостила у своих на Юконе, сама слышала оттуда передачи. По-эскимосски говорили.

Мужчина задумался, еще пристальнее поглядел на Машу.

— Значит, ты оттуда? — И он неопределенно хмыкнул. — Непохожа ты на большевика.

Мария не знала, что ответить на это.

Но тут поднялась молодая женщина, подошла к Маше и, показывая на бумажный красный флажок, приколотый к отвороту пальто, крикнула:

— Она говорит правду: смотрите — красный флажок!

— Зачем же?.. Зачем же? — заикаясь, спросил мужчина. — Зачем же ты пришла к нам? Собираешься поселиться здесь?

Маша не успела ответить. В тамбуре послышался шум, и в комнату влетел знакомый чиновник, опекавший ее.

— Мадам, извините, — бормотал он растерянно. — Если бы мы заранее знали о вашем желании, мы бы подготовили хороших, честных эскимосов. Здесь есть хорошие, непьющие семьи. Солидно зарабатывают, мебель у них приличная… Извините, но отсюда вам надо уйти.

Мария Тэгрынэ покорно поплелась за чиновником. Ее машины не было, стояла другая, на которой приехал чиновник.

«Попадет ему, что пустил меня в этот поселок», — решила Маша.

Сославшись на усталость, она попросила отвезти ее в гостиницу и опять уединилась в своем номере.

Домик, в котором ей довелось побывать, в сущности, мало отличался от жилищ эскимосов на Чукотке. Но люди… Какая колоссальная разница!

Конечно, работать надо много и у себя дома. Там тоже далеко не трезвая жизнь, особенно когда приходит первый пароход. Но там хоть есть что сказать людям, и люди чаще всего прислушиваются. А что туг скажешь?

Мария не пошла вниз обедать. Сквозь деревянные стены отеля до нее доносился из бара шум мюзик-бокса. Она знала, что сейчас там многолюдно, дымно. Пришли молодые индианки и эскимоски, шахтеры с золотого прииска. Пьют виски с содовой, по столам разбросаны измятые деньги, слегка подмоченные консервированным пивом «Мольсон». Время от времени перед мюзик-боксом на свободную от столиков площадку выходят танцевать пары. Они извиваются друг перед другом, и, глядя на лицо эскимоски, можно уловить в современном танце, в этих ритмических покачиваниях, древний женский танец, полный зазывного томления.

Мария то засыпала, то просыпалась, и ей грезилось, что она у себя дома, в Анадыре, а снизу доносится шум праздничного веселья. Но для жителей Йеллоунайфа это был обыкновенный день, обыкновенный вечер.

Уже близко к полуночи раздался резкий телефонный звонок. Маша, схватив трубку, стала отвечать по-английски, пока не разобрала, что с ней говорят на русском.

— Мария Ивановна? Это советник Семенов. Посол и все наши сотрудники, а также члены вашей делегации сердечно поздравляют вас с праздником и желают вам здоровья и хорошего настроения…

Маша вслушивалась в эти простые, привычные слова, доносившиеся с далекого юга страны, из Оттавы, и на душе у нее потеплело.

— Как у вас там? — спросил советник, и Маша уловила в его голосе тревогу. — Все в порядке?

Тогда она еще не знала, что разномастные изменники и другие грязные подонки устроили провокацию у празднично украшенного советского посольства, попытались помешать торжественному приему в честь Первомая.

— У меня все в порядке! — закричала Маша в трубку. — Только очень хочется домой! Очень хочется!

И вправду в эту минуту Маше вдруг так остро, неудержимо захотелось домой, на Родину, или хотя бы очутиться среди соотечественников.

После телефонного разговора она долго не могла уснуть. Как люди живут? На этой же земле, но словно на другой планете!..

Третьего мая со вздохом облегчения Мария Тэгрынэ поднялась по трапу в самолет Северо-Западной авиакомпании. Переночевала в недорогом отеле в Эдмонтоне, заказала на утро такси и к вечеру вошла в зал Торонтского международного аэропорта, где ее уже встречал сотрудник посольства и один из членов делегации.

— Ох, как я рада вас видеть! — только и могла сказать Маша.

Перед отъездом из Канады ей довелось еще раз встретиться с Мери Карпентер. Та сама пришла в гостиницу и привезла сувенир — вырезанную из мягкого камня фигурку танцующего эскимоса. У Маши оставался большой, разрисованный уэленскими мастерами моржовый клык. На одной стороне был изображен старый Уэлен, с ярангами, с двумя домиками, принадлежавшими когда-то деду Мери, а на другой — новый Уэлен, сплошь застроенный деревянными благоустроенными домиками, с двухэтажной школой посреди селения.

— Вот это место, где торговал твой дед, — сказала Маша Тэгрынэ, показывая Мери старый Уэлен. — Селение было таким в годы процветания торгового дома Чарльза Карпентера… А вот это новый Уэлен.

Мери внимательно рассмотрела обе стороны клыка.

— Мне бы хотелось когда-нибудь побывать в вашей стране. Посмотреть, как живут мои сородичи… Мне даже кажется, что именно здесь, — она кивнула на клык, — моя настоящая родина.

На прощание Маша Тэгрынэ и Мери Карпентер обменялись адресами.

После своего имени Мери вывела в Машиной записной книжке: «W-3-244».

— Это что, почтовый индекс? — спросила Маша.

— Нет, — ответила Мери, — это мой номер.

— Не понимаю…

— Эскимосы Канады, — с дрожащими от обиды губами объяснила Мери, — для государственных учреждений не имеют имени. Объясняют это тем, что эскимосские имена слишком трудны для произношения, а в написании их могут быть ошибки. Поэтому решено каждому эскимосу присвоить индивидуальный номер. Западные эскимосы перед своим номером имеют, как у меня, букву W, а восточные — E. Легко и просто. У нас, в Тиктоюктаке, номера выбиты на деревянных кружочках, и каждый эскимос носит свой номер на шнурке, рядом с крестиком.

Маша вдруг ощутила при этом легкое жжение на том месте, где синел знак, поставленный Гатле.

— Так могут поступать только очень жестокие и отсталые люди, — сказала она.

— Но это так, — грустно откликнулась Мери. — Мы ведь неполноценные граждане. Вот нас и опекают. Даже пронумеровали, чтобы кто-нибудь не потерялся…

Как радостно было после всего этого прилететь в весеннюю Москву!

А сердце рвалось в родной Анадырь. В суматохе и спешке Мария Тэгрынэ часто старалась представить себе домик над Казачкой, наверное, уже оттаявший.

Перед отъездом она успела зайти в магазин граммофонных пластинок. Неожиданно застала там выставку-продажу польских грамзаписей. Как приятно было в Польше! Одни светлые воспоминания, без горечи, без этой картины пьяной эскимосской семьи на окраине Йеллоунайфа.

Маша купила комплект фортепьянных пьес Шопена и еще одну пластинку в красивом глянцевом конверте с изображением Катаржины Радзивилловой работы неизвестного художника XVII века. На диске были записаны два концерта старинной польской музыки Мальчевского и Зеленьского.