Анадырь весь был высвечен солнцем. На аэродроме в зал ожидания невозможно пробиться: начиналась отпускная пора.

Сердце подгоняло медлительный вездеход при переправе через Анадырский лиман. И вот уже знакомый «особняк». Снежная стена под лучами весеннего солнца и впрямь подтаяла, осела, обнажив дерево.

В комнате, на столике, где стояло зеркало, Маша обнаружила записку: «Улетел в партию, на реку Пучэвээм. Подробности расскажет Роза. Не знаю, как это правильно пишется, только одно могу сказать: отношение мое к тебе более чем очень хорошее. Целую в голубую корону. Сеня».

Маша взяла листок и прижала к щеке, к тому месту, где была татуировка.

Роберт тоже улетел в командировку. Роза была одна. Домой возвращалась поздно — работала на радио. Бедный Олежка находился в круглосуточных яслях.

В светлые весенние вечера Маша подолгу слушала музыку. Однажды взялась за пластинку с ясновельможной пани Катаржиной Радзивилловой. Старинная польская музыка… Напомнит ли она о днях, проведенных в Польше?

Когда предложили поездку в Польскую Народную Республику в составе молодежной делегации, Маша прежде всего раздобыла книги Серошевского и прочитала его рассказы. Польский писатель рассказывал о чукчах Восточной тундры, граничащих с якутами. Сейчас там лучшие, богатейшие колхозы. Повезло этим хозяйствам с самого начала: высоковольтная линия пересекла их пастбища, а потом через их же земли пролегла автомобильная дорога. Несмотря на грозные предупреждения и таблички с устрашающими человеческими черепами, оленеводы часто привязывали оленей к опорам высоковольтных линий. Типичным фотоснимком в тамошней районной газете был оленевод под заиндевелыми проводами, на фоне автоколонны…

Поначалу Маша не очень прислушивалась к звукам музыки. Они тихо лились из двух далеко расставленных репродукторов, заполняли маленькую комнатку. Вдруг Маша уловила что-то необычное. Как все в этой музыке великолепно, просто и ясно! Об этом не надо, рассказывать словами, разъяснять. Так понятно! Как белизна снега, прозрачность воздуха и чистота красок полярного сияния.

Ну где ты, Сеня? Худощавый непоседливый геолог, покоритель Севера, почему уехал, не дождавшись?.. А как он мог подождать? Дело. Большая работа. После геологов туда, на реку Пучэвээм, придут строители, воздвигнут новый поселок…

Чуть севернее поселка Черский стоит памятник Ивану Черскому, бывшему ссыльному поляку, знаменитому географу. Может быть, он тоже слушал эту музыку? Или другой знаменитый поляк — Вацлав Серошевский? Человек, написавший первое художественнее произведение о чукчах.

Хранительница Вавельского замка пани Янина Козерацка знала пана Вацлава. «Он так хорошо рассказывал о езде на собаках, — вспоминала старая пани. — Так вы, значит, оттуда, где Вацлав провел свои молодые годы? Это же очень далеко! Давайте я вас проведу не так, как все идут. А так, как ясновельможные польские короли Ягеллоны встречали иностранных послов. Пойдемте, пани Мария… Имя-то какое прекрасное — Мария!.. А что значит ваше второе имя — Тэгрынэ?.. Метательница гарпуна? Как странно и романтично!»

Пани Янина Козерацка шла впереди, вела Марию Тэгрынэ по пути, который проходили важные иностранные послы разных государств, и всё вспоминала бывшего ссыльного поляка, друга своей давно ушедшей молодости, знаменитого писателя Вацлава Серошевского. «Знаете, — продолжала пани Козерацка. — Он искал нового человека. Он был страшно разочарован, что в мире не осталось чистых людей. И он считал, что нашел их в вашем краю. А он был красавец… Озорник был».

Может быть, в том замке, где висят удивительной красоты гобелены, звучала и эта музыка: сочинение Николая Зеленьского, человека, который не знал и не ведал, что где-то очень далеко, в необозримо далеком будущем, на берегу Анадырского лимана будет сидеть вечером чукотская девушка и слушать его музыку…

Пластинка кончилась. Маша осторожно сняла диск и аккуратно опустила его в плотный фирменный конверт с красавицей на глянцевой бумаге.

Иногда от Семена приходили письма. Шутливые, очень сдержанные. Маша отвечала, стараясь изо всех сил не проговориться, не дать волю своим чувствам. Она мысленно сочиняла десятки страниц, наполненных самыми нежными словами, но на том листочке, который вкладывала в конверт, были лишь новости анадырской жизни, что-то вроде отчетов о приездах и отъездах неугомонного Роберта Малявина, который становился все экзотичнее и живописнее. Он ухитрился даже пропитаться запахом старой яранги — прогорклого моржового жира. Роза пыталась вытравить этот дух, держала мужнину одежду за окном, стирала в импортных порошках, обливала одеколоном — ничто не помогало.

Писала Маша и о своих делах. Об экзаменационной сессии в Хабаровском педагогическом институте, о переходе на третий курс филфака…

В середине лета ей все же удалось вырваться в тундру к геологам. От побережья Ледовитого океана до партии, где работал Семен Кутов, надо было лететь вертолетом.

В тот год лето стояло жаркое, комариное. Лицо горело от жидкости, которой густо мазались, чтобы спастись от укусов кровожадных насекомых. Комары не покидали своих жертв даже в вертолете. На аэродроме они врывались в открытую дверь и отправлялись в путешествие вместе с пассажирами. Порой Маше казалось, что звон их заглушает гул двигателя.

Речная дельта сузилась до одного потока, и, ориентируясь по нему, летчик повел вертолет к подножию хребта, к истокам рек, несущих золотоносный песок в океан. Сверкали многочисленные озера, мелькали холмы, поросшие оленьим мхом и цветами. Вдоль реки тянулась зеленая лента кустарника.

Маша старалась думать о делах, но все застилала огромная радость предстоящего свидания.

Разные видела Маша геологические партии, но эта, была самая благоустроенная. Брезентовые палатки были даже снабжены железными печками, о чем свидетельствовали выведенные наружу трубы. Имелась здесь и своя вертолетная площадка — ровное, расчищенное поле на берегу реки. Туда устремились все, кто в тот день не был на маршруте.

Маша узнала Сеню еще издали. Даже здесь, в глубинной тундре, вдали от цивилизованного мира, в среде бородатых и нестриженых, Семен Кутов выглядел джентльменом, был тщательно выбрит!

— Это ты? — удивленно спросил он Машу. — Вот не ожидал!

Весь день они провели вместе, но для Марии он пролетел, как мгновение. В палатках, во время беседы с секретарем комсомольской организации, за обедом она не сводила глаз с Семена.

Когда шли к вертолету, Маша чуть отстала и тихо сказала ему:

— Буду очень ждать тебя.

— Ты молодец, что прилетела, — дрогнувшим голосом ответил Семен и крепко пожал руку.

В вертолете Маша сидела, прильнув лицом к стеклу. Не могла разобраться в самой себе. Что это такое? До сих пор жизнь представлялась Марии Тэтрынэ ясной, и она не понимала тех, кто видел неразрешимые трудности в сердечных делах. А такими делами ей по роду своей должности приходилось заниматься довольно часто. То парень обманет девушку, бросит с ребенком. То где-то на материке жена изменит поехавшему на Чукотку мужу.

Маше были чужды нерешительность, рабское отношение к чувству. Другим она советовала: если любовь с двух сторон — значит, все прекрасно, надо бороться за эту любовь. А если любовь без взаимности, то она гроша ломаного не стоит. Маша была убеждена, что любви неразделенной не существует. Во всяком случае, ее не должно быть в жизни. От этого все сложности. Она откровенно презирала девушек, которые бегали за своими возлюбленными и старались удержать их возле себя даже ценой собственного унижения.

И вдруг у нее самой возникло чувство такое непонятное и странное. Как хочется, чтобы Семен был чуть повнимательнее, лишний раз взглянул бы на нее, сказал слово, обращенное только к ней. Все время, пока Маша была в геологической партии, она старалась находиться рядом с ним, не отходила от него ни на шаг, может быть, даже смущала этим парня. Вспомнила в вертолете такое свое поведение, и стыд залил краской лицо. Да, нехорошо, недостойно вела она себя.