Маша забежала к Вуквуну, объяснила, что ей необходимо.

— Кэркэр можешь надеть? — спросил Вуквун. — Не отвыкла?

— Давайте.

Маша разделась до белья и влезла в принесенный из сеней прохладный кэркэр. Ее тут же охватил озноб, но Аканна уже держала наготове чашку горячего чая. А Вуквун тем временем наливал чай в термос. Когда вездеход подкатил, для Маши была подготовлена вместительная сумка с провизией и большим термосом, полным горячего чая.

Обеспокоенные проезжающим по улице вездеходом, люди повыскакивали из домов, и тревожная весть волной катилась по Лукрэну: вертолет пропал.

Сергей Иванович сел рядом с водителем. За его спиной разместились Маша, молчаливый бородатый фельдшер и Вуквун.

— Поедем вдоль морского побережья. Это обычный маршрут вертолета! — прокричал Сергей Иванович, и вездеход, дернувшись, покатил вниз.

В крохотное, залепленное снегом боковое окошечко Маша и Вуквун не могли рассмотреть ничего: полярная ночь покрыла мраком все ледовое пространство.

Кэркэр был впору, только ворот слишком широк. Впрочем, он ведь таким и делался, чтобы женщина легко могла выпростать руки.

Под шум вездехода разговаривать было трудно, но Вуквун ухитрялся произносить слова прямо в ухо Маше.

— Вернемся домой, скажу Аканне, чтобы сшила тебе меховое пальто из неблюя. Она хорошо шьет. Не идет тебе кэркэр. И вообще он отжил свое — совсем немодная и неудобная одежда. А вот пальто из неблюя будет в самый раз… Можно бы и из пыжика, но у пыжика слишком мягкий мех. На «Волге» в пыжиковом пальто ездить, а не на вездеходе…

Маша слушала Вуквуна, но видела другое лицо: родное, мужественное и беспомощное, одинокое, как скала в ледовитом море. И вдруг вспомнила другие слова. Они огнем сверкнули в мозгу: «Человек должен погибнуть на пороге счастья!» Значит, он предчувствовал? Знал? Не может быть! Это какая-то мистика. Ничего не должно с ним случиться. Это только в кино так бывает: сказал красивые слова — и умер…

А Вуквун продолжал свое:

— Мы тут выполняли заказ для московской киностудии. Шили нерпичьи куртки. Только нерпичий мех жесткий, плохо лежит на плечах, а вот неблюй…

Вездеход вдруг остановился. В проеме, соединяющем пассажирский салон с водительской кабиной, показалась голова Сергея Ивановича.

— Видим большой костер. Похоже, что они вылили весь бензин и подожгли.

Вездеход понесся вперед еще стремительнее. Грохот стал таким, что Маша больше не слышала не единого слова, только видела губы Вуквуна, шевелящиеся в полутьме, подсвеченные сверху слабенькой электрической лампочкой.

Маша пыталась рассмотреть костер через боковое оконце, но за стеклом по-прежнему была непроглядная темень.

Судя по рывкам, по чудовищной тряске, которая не давала открыть рот, вездеход мчался прямо по торосам. Это продолжалось еще примерно с час. Наконец водитель притормозил, в проеме опять возникло лицо Сергея Ивановича, и Маша услышала:

— Видны фигурки людей!

«Живы», — с облегчением подумала она.

Теперь уже и в боковое окошечко виднелся отсвет бушующего где-то впереди красного огня. По тому, как быстро этот красный отсвет переходил в белесо-голубоватый, можно было заключить, что вездеход близок к цели.

Зарево теперь проникало даже внутрь вездехода, плясало по лицу Вуквуна, по бороде молчаливого фельдшера.

Как-то неожиданно вездеход остановился.

Вуквун откинул брезент. Вплотную стояли закопченные, растерянные, незнакомые люди. Маша спрыгнула вслед за Вуквуном на снег и принялась искать среди них Андрея.

— Вон еще один вездеход идет, — сказал летчик, указывая на мыс, из-за которого показались две светящиеся точечки фар.

— Что случилось? — спросил Сергей Иванович.

— Беда, — коротко ответил летчик.

А Маша все искала Андрея. Она вглядывалась в каждое лицо, стараясь угадать дорогие черты под густым слоем копоти, и все твердила про себя, едва сдерживаясь, чтобы не закричать во весь голос: «Нет, не может быть!.. Он жив!.. Он должен остаться среди живых!..»

Наконец она не вытерпела, подбежала к летчику, который разговаривал с Вуквуном. Почему-то шепотом спросила:

— А где же Андрей Пинеун?

Летчик опустил голову.

— Не повезло Андрею.

— Где он?

— Нету его.

— Как это нету?

— Вон под брезентом. — Летчик устало махнул рукой в сторону бесформенной кучи тлеющего брезента.

Маша оттолкнула его и побежала. Ее догнал Вуквун, схватил за рукав кэркэра.

— Не надо, Тэгрынэ. Не надо.

— Почему?.. Почему не надо?! Где доктор?

Молчаливый фельдшер возник из темноты, встал в отсвет пламени горящего вертолета.

— Я здесь, Мария Ивановна.

— Идемте вместе.

Вуквун продолжал держать Машу за руку.

— Не надо, Тэгрынэ.

Подошел Сергей Иванович.

— Мария Ивановна. Не надо. Там почти ничего не осталось.

— Этого не может быть! — закричала Маша, не подозревавшая, каким громким может быть ее голос. — Этого не может быть! Почему?.. Почему он погиб?

В тот же миг она поняла, что на вопрос ее нет ответа, а крик неуместен здесь, и бросилась в сторону чернеющих во тьме торосов, чтобы остаться наедине со своим горем.

Сергей Иванович побежал было за ней, но Вуквун остановил его:

— Не надо. Пусть побудет одна.

Тем временем подъехал райисполкомовский вездеход, и оттуда выскочили Кэргына, врачи районной больницы, начальник аэрослужбы, начальник милиции.

Летчик еще раз принялся рассказывать:

— Когда вертолет упал, бочка с запасом горючего сорвалась с оттяжек и заклинила дверь. Андрюша откатил ее, открыл дверь и, придерживая бочку, стал орать, чтобы все выходили. Пассажиры выскочили. Я остановился, хотел помочь ему управиться с бочкой, но он и на меня закричал: «Прыгай!» И только я оставил машину, ка-ак полыхнет сзади, аж отбросило меня. Рвануло и баки и бочку разом. Когда огонь чуть-чуть утих, подобрались мы ближе, а там… страшно смотреть. Оттащили Андрея в сторону, потушили на нем огонь, завалили снегом. Потом уж нашли обгорелый брезент и прикрыли…

— Товарищи, — распорядился Кэргына, — все в один вездеход — и в районный центр. Здесь останутся только начальник милиции, медицинский эксперт да я. Остальные — домой.

Споткнувшись о торос, Маша остановилась. Впереди была чернота ночи, сзади шумело пламя. Вот и все. На пороге счастья… Как же он говорил?.. И лицо было такое доброе, счастливое… И утром сегодня он был такой беспомощный, стеснительный, словно не отец почти взрослого сына, а мальчишка, проведший свою первую ночь с женщиной.

Шумело пламя, и что-то знакомое слышалось в нем. Откуда-то лилась печальная музыка. Что это — галлюцинация?.. Был человек — и нет человека. Так говорят. Много раз слышала Маша такое, но никогда не чувствовала по-настоящему, что это значит: был человек — и нет человека. Какая пустота и темень — нет человека. Нет его дыхания, его голоса, его слов, теплоты его тела, его будущего. Только одно прошлое. Все позади, а впереди — ничего. Был человек — и нет человека. Такая боль в сердце, словно кусок от него оторвался. И горячо в груди от хлынувшей из раны крови…

— Мария Ивановна!

Маша обернулась на голос и увидела Кэргыну.

— Поезжайте, Маша. Вездеход уходит. Пойдемте.

Маша покорно пошла вслед за ним. Как неудобно шагать в кэркэре. Вуквун прав: отжила свое эта древняя одежда чукчей и эскимосов. Мало кто теперь носит кэркэры… Как шумит пламя, и как светло возле вертолета, потерпевшего катастрофу. Не надо туда смотреть! Не надо!!

И все-таки неведомая сила поворачивала ее голову в сторону лежащего на снегу обгорелого брезента. Может быть, под брезентом и нет никого? Ошиблись люди — отскочил в сторону Андрей, прыгнул в темноту, упал в снег, а его и не заметили?

— Жалко Андрея, — услышала она голос Кэргыны. — Такой человек погиб! Красиво погиб!