На пустынной, раскаленной солнцем улице Карутан остановился, спросил:

- Что делать будем?

- К Миликону, - прохрипел сквозь одышку Дундул.

- У вас купцы жалуются прямо по Гоголю: дескать, и на Антона берут, и на Онуфрия.

- Действительно. Но что поделаешь, с купцов всегда брали.

- И потом - драка, хватание за бороду, Амбон, как в старых фильмах, падает в бассейн. Не нравится мне это.

- И нам не нравится, когда дерутся. Но ведь мы пишем про торговцев салом и оловом, а не про Сафо фиалкокудрую…

- При чем тут Сафо? Вы и в предыдущей главе на пиру у Сапрония драку устроили. Не слишком ли много драк?

- Пожалуй, вы правы. Но учтите, что иберы, в том числе и тартесситы, были очень вспыльчивы.

- В общем, ваши недовольные купцы не вызывают у меня симпатии, хотя, быть может, с исторической точки зрения их требования справедливы. По-моему, они просто завидуют преуспевающему Амбону.

- Ну конечно, они не бунтари, а торговцы.

- Вот именно. Предложи им титул блистательного - они бы сразу перестали брюзжать на новые порядки в Тартессе.

Подле моста через протоку, что отделяла квартал моряков от квартала оружейников, Миликон велел рабам остановиться. Он откинул полог, внимательно осмотрелся.

По кривой улочке в облаке пыли медленно ехали несколько всадников в желтом. Один из них, выпучив глаза, дул в глиняную трубу. На рев трубы сбегался народ. Останавливались рабы, опуская на землю поклажу. Из продымленных мастерских выходили мокрые полуголые ремесленники - после адского полыхания горнов знойное тартесское солнце казалось им не жарче лучины. Женщины в темных одеждах сбивались в кучки, бойко тараторили.

Труба смолкла. Бритый глашатай, потрясая палкой, начал выкрикивать:

- Слушайте, тартесситы! Слушайте и запоминайте мудрое изречение нашего царя Аргантония, Ослепительного!

И он произнес нараспев:

Глашатай выкрикнул изречение еще и еще, потом, желая убедиться, хорошо ли оно уложилось в этих нечесаных головах, ткнул палкой в пожилого сутулого ремесленника:

Эй, кривоногий, ну-ка повтори то, что я сказал!

Тот выплюнул жвачку, хрипло ответил:

- Это… рыбы, значит, поменьше жрать. А мяса… это… мы его и не видим…

- Правильно, - кивнул глашатай. - Не в рыбе сущность, а в величии Ослепительного. Разойдись!

И он поехал дальше во главе отряда.

Миликон плотно задернул полог, откинулся на подушки. Он слышал, как неспешно протопали мимо всадники, как они переговаривались:

- Одно только и запомнил - рыбы поменьше жрать.

- Разве такому втемяшишь сущность?

- Это чьи же здесь носилки?

- Из блистательных кто, должно быть.

- За девкой, наверно, приехал. У оружейников жены знаешь какие?

- Зна-аю. Тронешь ее - обожжешься!

Действительно, обнаглели павлидиевы стражники, подумал Миликон. От безнаказанности обнаглели, от сытной пищи. Он вспомнил купцов, которые вчера приходили жаловаться. Он их утешил, пообещал, что скоро они получат возможность широко торговать, как в прежние времена. А пока что посоветовал сидеть дома и ждать. Да, пусть ожидают. Теперь будет действовать он, Миликон.

Грубый хохот стражников удалился, стих. Миликон выглянул: улочка была пуста. Он слез с носилок, велел рабам ждать, а сам быстро перешел протоку по шатким мосткам и направился к зарослям камыша. Здесь, на низком берегу Бетиса, стояла канатная мастерская купца Эзула.

Эзул встретил высокого гостя на пороге. Засуетился, заблестел влажным голым черепом, собрался было пасть ниц, но Миликон остановил его. Морщась от болотной вони, прошел в убогую каморку за мастерской. Эзул мелко семенил следом.

Миликон опустился на скамью, брезгливо отстранил поданную купцом чашу с вином.

- Никто тут не крутился из этих, павлидиевых?

- Нет, светозарный, - ответил Эзул. - Я сам трижды обошел мастерскую - никого нет.

- Ну, слушай. Я отдал повеление. Завтра главный оружейный склад будет открыт. Найми тридцать повозок и за час до восхода солнца гони к складу, мои люди их нагрузят. Слушай дальше. Сегодня же передай греку мое повеление: пусть к вечеру переведет корабль к крайнему восточному причалу. Там потише, чем в порту, меньше чужих глаз. А с утра вытряхнешь из греческого корыта наждак - да смотри не растряси с повозок, чтоб весь до последней пылинки был доставлен на склад, - и набивай трюм оружием. Сам присмотри, чтоб грузили с усердием - меч к мечу, секира к секире. Поплотнее. Ты понял, камышовая труха?

- Все понял, светозарный, - закивал Эзул, остренько поглядывая хитрыми глазками. - Сделай милость, отведан сладкой лепешки с фазаньими мозгами, я их сам пеку…

- Сам печешь, сам и жуй. - Миликон покрутил крупным белым носом. - Вели своим рабам, чтоб ходили мочиться подальше. Так и бьет в ноздри.

- Исполню, светозарный. - Эзул вдруг захихикал. - Дозволь надеяться, что старый Эзул будет скоро вознагражден за верность и усердие…

- Надейся, - великодушно разрешил Миликон.

- Одну только утеху себе и позволяю - сладкую еду, - жалостливым голосом сказал Эзул. - Жилище совсем обветшало, на одежду и то не хватает…

- Ну-ну, не прибедняйся, старый плут. Будто я не знаю, сколько у тебя серебра накоплено. Где павлидиев сынок? Почему я должен ждать? Было тебе ведено…

- Я исполнил, светозарный! Все сделал, как ты велел. Не моя вина, что он опаздывает.

- Собачий род, - пробормотал Миликон и пнул ногой груду плетеных корзин. - Сиди тут и нюхай.

- Светозарный, - сказал Эзул после недолгого молчания, - никто из верных тебе людей не знает так хорошо торговлю и ремесла, как я. И когда ты по праву займешь трон Тартесса…

- Я сделаю Амбона верховным казначеем, - усмехнулся Миликон.

Эзул так и подпрыгнул, затряс неопрятной бородой.

- Амбона! - возопил он. - Этого толстобрюхого навозного червя, чья ослиная голова глупее зада последнего из моих рабов!

- Может, и так, - развлекался Миликон, - но со своей ослиной головой он оказался умнее тебя. Амбон достиг богатства, а ты…

- Да он всю жизнь душил меня! - Эзул брызгал слюной, бил себя кулачками в грудь. - Он потопил в море мой корабль, он не подпускает меня к Касситеридам! Он меня разорил, да заворотит ему Черный Бык кишки навыворот, да заклюют его голодные цапли!

- Отодвинься, - прервал Миликон яростный ноток брани. - Я пошутил. Если ты завтра сделаешь все так, как я велел, - будешь казначеем.

- Можно ли так шутить, светозарный Миликон, - захныкал Эзул. - Позволь сесть… меня ноги не держат от твоих шуток… Конечно, я все сделаю, как велишь. Разве я когда-нибудь…

- Ты сам будешь ведать погрузкой, потому что грека я вечером увезу на охоту. Ни мне, ни ему не нужно завтра быть в городе.

- Ты не будешь? - Эзул заметно обеспокоился, глазки у него забегали. - Но если…

- Не бойся, - небрежно бросил Миликон. - Ты сделаешь дело без помехи. Завтра людям Павлидия будет не до нас. - Он пропустил меж холеных пальцев завитую бороду. Повысил голос: - Долго еще я буду ждать этого собачьего сына?

Тут из мастерской донеслись крики. Дверь распахнулась, в каморку шагнул молодой человек в короткой, до колен, темно-серой одежде, перетянутой широким кожаным поясом, какие носили тартесские моряки. На его загорелых щеках курчавился юношеский пушок, твердые губы кривились в усмешке.