Мишур хорошо знал, что по такому морю катеру ходу не меньше как полтора часа, а всё-таки прислушивался и ждал.

На чёрном, обточенном водою камне сидели трое из бригады стариков. Старики ничего не говорили, а только поглядывали друг на дружку да покачивали головами.

Они-то хорошо знали, каково сейчас в море рыбаку. Каждому из них казалось, будто сам он сидит на байде под гремячим от намёрзшего льда парусом.

Медленно идёт байда по тяжёлой, тёмной воде. В глубине течение сильное, морозу не сковать, а сверху всё море дымится от мороза и ветра. Леденеет вода на вёслах рыбаков, леденеет по бортам лодки. Злой ветер срывает с волн кипучую пену и бросает её в лица людям мелким градом колючих льдинок.

Схватилась льдом одёжа и резиновая обужа. Ноют руки от холода и от тяжести вёсел. Гребёт рыбак из последних сил, а всё будто на месте стоит: держит байду студёное море…

Возле стариков притулился мальчик лет девяти- Ванюшка Иванов. Он в тяжёлой маминой стёганке и в шапке с болтающимися ушами. Морща от ветра нос и потирая его озябшей рукой, он то и дело говорит:

- А вон, кажись, видать!..

- Где?

- А вон тама!

- Да полно тебе зря людей мутить! Шёл бы домой, на печку. Вертится тут…

Ваня отодвигается подальше от стариков и прячется за чью-то широкую спину. Так он и пошёл домой!.. Все встречают своих, и он встречает. Покуда Гаврик не вернётся, ни мамка, ни он не уйдут с берега. Вон она там стоит с другими рыбачками у самых мостков, глядит в море, а сюда не смотрит. И хорошо, что не смотрит. А то заметила бы его и тоже, чего доброго, погнала на печку.

Заскрипел под полозьями мёрзлый песок. Это колхозный конюх Петрович со своей рыжей Тюлькой выехал на берег принять у рыбаков снасти.

Петрович - хороший старик. Он никогда не гонит ребят из конюшни, позволяет ездить верхом на водопой и даже учит запрягать.

- Петрович! - кричит Ваня. - Тю-ю-лечка!…- и бежит навстречу дровням.

Тюлька остановилась у самого берега. Дрожа на ветру, она глядит вперёд и топорщит острые уши. В уши дует ветер, наполняя их глухим непрерывным шумом моря…

Тюлька - здешняя, приморская лошадь. Лет семь-восемь назад в летний синий день она первый раз, весело перебирая тонкими жеребячьими ножками, выбежала на этот самый берег… И вдруг наклонила голову, вытянула, насторожившись, рыжую мордочку. За камышами что-то шумело, шуршало, ахало, и ветер с той стороны был влажный и солёный.

С тех пор Тюлька выросла, стала большой рабочей лошадью и много успела потрудиться, но ничего не видела, кроме моря, берега да Переправы. И, наверно, она думала, что вся земля вот эдакая: гудящая, с влажным солоноватым запахом.

Теперь она стоит на морозе со своими санками. Из ноздрей её клубится белый пар, а большие, добрые глаза спокойно смотрят на серое водяное поле без конца, без края. Ваня взялся за оглоблю и привалился плечом к рыжему, уже поросшему зимней шёрсткой Тюлькиному боку. Вдвоём теплее.

Они долго стояли, не прячась от ветра, и глядели на море. Там было так пусто!.. Лишь изредка взлетала над волной белая птица с чёрной грудкой - мартын.

И вдруг вдалеке мелькнуло что-то белое… Парус или птичье крыло? Байда! Байда!

Люди на берегу засуетились, закричали. Женщины заплакали в голос. Глядя на них, закричали и заплакали дети.

А парус становился всё больше и больше. Всё ближе подходила байда. Вот она уже у самой кромки льда. Стало видно, что на скамейках сидят люди, бурые от ветра, окоченевшие от холода.

Десятки рук сразу протянулись с берега, чтоб ухватиться за обледеневший трос.

- Вылезай, Антоновна! Вылезай, Никитич! Идите грейтесь. А мы уж тут сами…

С трудом волоча тяжёлые, будто не свои, ноги, люди с байды потянулись по новому льду - туда, домой, где нет этого железного, колючего ветра, где теплом пышет жарко натопленная печь.

Вон и Гаврик идёт вместе бо всеми. Только его не узнаешь теперь: шерстяной ворот свитера спереди покрылся сосульками и торчит из-под кожанки клочком седой бороды. И брови у Гаврика побелели и ресницы. Он весь согнулся и ступает так тяжело, будто ему не восемнадцать, а восемьдесят восемь лет.

Мамка бросилась к нему:

- Гаврюша! Гаврюша!.. - Она заглядывает ему в лицо, семенит рядом.

- Гаврила-а! - закричал Ваня и побежал вслед за ними. Добежал до поворота и оглянулся.

Люди сгрудились около оставленной байды, что-то делали, а что - издали не видать.

Ваня тихонько отстал от своих,, повернулся и опять зашагал к берегу.

Рыбаки уже убрали как следует снасти и вытянули на лёд тяжёлые сети. Рыба в сетях не билась,- лежала, побелевшая от инея, оглушённая морозом. А было её столько, как за весь год не бывало. На каждую ячейку сети - по рыбине. И откуда столько нашло? Руками такую снасть нипочём не унести.

- Петрович, а Петрович! Выручай!

Конюх чмокнул губами: «Но, но, милая!» - и Тюлька послушно пошла по льду.

Люди торопливо нагрузили на дровни сеть, полную рыбы, и заторопились на берег.

На льду остались только конюх и лошадь. Скользя копытами, при каждом шаге вытягивая шею, будто кланяясь, тащила Тюлька тяжёлый груз. И вот,, когда она уже совсем близко подошла к земле, чуть ли не к самой прибрежной гальке, раздался во льду хруст.

Лёд порвался. В щелях между льдинами показалась мутная подвижная вода. Всё шире становились тёмные протоки в ледяных трещинах. Всё глуше, всё сильнее шумело море. Оно билось с такой силой, словно хотело нашуметься за всё то время, что стояло скованное подо льдом.

Люди, успевшие добежать до земли, так и замерли на песчаной косе. А треск и скрежет льда становились всё громче.

Лёд крошился, и вот раскололась на две части та, большая льдина, на которой только что вместе стояли лошадь, конюх и санки. Меньшая льдина с лошадью сильно накренилась, и тёмная волна, вырвавшись откуда-то снизу, хлестнула Тюльку по ногам.

Вот-вот лошадь соскользнёт в воду и потянет за собой санки с гружёнными на них снастями. А снасти - бесценное добро. Без сетей и рыбак - не рыбак и море ему - не море.

Петрович знал это не хуже всех переправских рыбаков. Не говоря ни слова, он выхватил из-за голенища нож и перерезал постромки. Течение сразу отбросило льдину, на которой стояла Тюлька, далеко от конюха и саней.

- Багры! Багры!-закричал не своим голосом Иван Мишур.

Несколько железных крючьев разом вцепились в край льдины, на которой стоял Петрович.

- Есть! Взяли!..

И люди с берега одним дружным рывком вытащили на землю льдину с человеком, санками и сетями.

Лошадь осталась в море одна.

Она стояла, низко-низко опустив большую голову. Её грива и хвост развевались на ветру. Под тяжестью лошади льдина всё глубже опускалась в воду, а течение сталкивало куски плавучего льда. И после каждого удара льдина становилась меньше и меньше.

Рыбаки попробовали закинуть с берега багор и на эту льдину. Но Тюлька испугалась багра, шарахнулась и едва-едва устояла на льдине.

- Ничего! По воде петлёй протянем, - сказал кто-то.

- Какой протянем! - с досадой ответил Мишур. - Льдом её всю порвёт. Как возможно…

Закинули рыбаки багор в другой раз. Метко кинули. Но лошадь вздрогнула, стала в тревоге переступать копытами, и льдина закачалась под ней, заходила ходуном. Того и гляди, уйдёт на дно.

И вдруг из толпы вышел вперёд какой-то маленький человек и смело шагнул на льдину, качающуюся у самого берега. Потом на другую, на третью… Это был Ваня.

- Эй, ты!.. Куда? Ворочайся, ворочайся! - закричали люди на берегу.

- Я же чичас, - сказал Ваня, присел на льду и широко расставил короткие руки в длинных рукавах маминой стёганки. От малого веса его не тонули острые мелкие льдины. Взрослому ни за что не пробежать бы вот так по кригам - плавучим прибрежным льдам. Криги не выдержали бы его тяжести.

- Ворочайся! Ворочайся! -кричали Ване с берега. - И лошадь пропадёт, и сам себя загубишь.

Но Ваня даже не оглядывался. Он бежал по качающимся, словно живым льдинам, то приседая, то прыгая через тёмные расселины.