Люди на берегу перестали кричать и смотрели на Ваню затаив дыхание. Оступится мальчик, ухнет в эту страшную ледяную воду - и конец. Не выплыть ему в набухшей стёганке, не выбиться из-подо льда.

Но Ваня не упал.

Он прыгнул на ближнюю к лошади льдину, потянулся над чёрной полосой воды и схватил Тюльку под уздцы.

И тут Тюлька заржала - заржала радостно, благодарно и успокоенно, точно ей только этого и надо было.

- Ишь ты, понимает! - сказал кто-то на берегу.

Тюлька, видно, и в самом деле понимала. Она тянулась к Ване, гнула свою длинную шею, как будто хотела сказать ему что-то на ухо.

- Ну, ты, не озоруй! Не озоруй!- прикрикнул па неё Ваня таким громким, таким хриплым голосом, словно сам был старый конюх.

Он гладил её озябшей рукой по мягким губам, трепал её рыжую морду, и на этот раз Тюлька не заметила, как острые зубья багров вцепились в льдину под самыми её ногами.

- Есть! Взяли!..

И обе льдины - та, на которой стоял Ваня, и та, где была Тюлька, - тесно соединясь, причалили к берегу.

- Орёл парень! - сказал Мишур и обнял Ваню. - Одно слово - рыбак!

А к концу путины было вот что. Праздновали окончание осеннего лова. Из города приехали гости в колхоз, и самый главный из гостей, председатель «Рыбаксоюза», говорил с трибуны, кому из рыбаков какую присудили премию.

Ребята толпились в дверях сельсовета, выглядывая через головы друг друга, чтобы ничего не пропустить.

И вдруг, дойдя до буквы «И», председатель сказал:

- «Иванов Иван, малолеток…»

В толпе зашептались:

- Ванюшка, кажись тебя!.. - и пропустили Ваню вперёд.

Ваня, весь красный, прошёл по узкому проходу между стульями и взял обеими руками неожиданный подарок: большой, исписанный золотыми буквами лист - почётную грамоту.

И пока он шёл обратно, опустив голову и не глядя по сторонам, все хлопали.

Никому в тот раз не хлопали так громко, как ему,

1947

Есть на свете город Куйбышев. Это большой, красивый город. Улицы в нём зелёные, как сады, берега зелёные, как улицы, а дворы зелёные, как берега.

Под высоким берегом течёт Волга. По Волге летом ходят пароходы и причаливают то к тому, то к другому берегу.

Во время войны в городе Куйбышеве жили девочка Галя, Галина мама и Галина бабушка - их всех троих эвакуировали из Ленинграда.

Галина бабушка была ничего себе, хорошая, но мама была ещё лучше. Она была молодая, весёлая и всё понимала. Она так же, как Галя, любила бегать после дождя босиком, и смотреть картинки в старых журналах, и топить печку с открытой дверкой, хотя бабушка говорила, что от этого уходит на улицу всё тепло.

Целую неделю Галина мама работала. Она рисовала на прозрачной бумаге очень красивые кружки, большие и маленькие, и проводила разные линеечки - жирные или тоненькие, как волосок. Это называлось чертить.

По воскресеньям Галя и мама ездили на пароходе на другой берег Волги. Волга была большая. Плыли по ней плоты и лодки, шёл пароход, разгоняя в обе стороны длинные волны. А на берегу лежал волнистый мягкий песок, лез из воды упругий остролистый камыш с бархатными щёточками и летали в тени стрекозы, несли по воздуху свои узкие тельца на плоских, сиявших под солнцем крыльях. Там было так хорошо, как будто совсем нигде нет никакой войны.

Вечером Галя и мама гуляли по набережной.

- Мама, машина! - кричала Галя. - Попроси!..

Галина мама медленно оборачивалась - не сидит

ли у калитки бабушка. Если бабушки не было, она поднимала руку. Грузовик останавливался.

- Подвезите нас немножко, пожалуйста, - говорила мама. - Моей девочке так хочется покататься!

Люди на грузовике смеялись. Потом какой-нибудь грузчик или красноармеец, сидящий в кузове, протягивал сверху руку.

Грузовик подпрыгивал на ухабах. Мама и Галя сидели в открытом кузове на мешке с картошкой или на запасном колесе, обе в ситцевых платьицах, сшитых бабушкой, и держали друг друга за руки.

Галя смеялась. Когда машину подбрасывало, она кричала: «Ой, мама! Ай, мама!»

Ей хотелось, чтобы видел весь двор, вся улица, весь город Куйбышев, как они с мамой катаются на машине.

Машина тряслась на неровном булыжнике мостовой. Их обдавало пылью.

- Спасибо, товарищи, - говорила мама.

Машина вздрагивала и останавливалась.

- Галя, скажи и ты спасибо.

- Спасибо! - кричала Галя, уже стоя на мостовой.

Вверху улыбались красноармейцы.

Один раз, когда Галя с мамой гуляли по улицам города Куйбышева, они увидели, как в трамвай, идущий к вокзалу, садились пятеро молодых красноармейцев в полном снаряжении. Должно быть, они уезжали на фронт.

Красноармейцев провожали колхозницы. Колхозницы плакали и целовали своих сыновей и братьев. Вся улица вокруг них как будто притихла. Люди останавливались и молча покачивали головами. Многие женщины тихонько плакали.

И вот трамвай дрогнул. Нежно звеня, покатил он по улицам города Куйбышева. За ним побежали колхозницы, что-то крича и махая платками.

Галя с мамой стояли на краю тротуара и смотрели им вслед.

- Галя, - вдруг сказала мама, - я не хотела тебе раньше говорить, но, наверно, уже пора сказать: я тоже скоро уйду на фронт.

- Уйдёшь? - спросила Галя, и глаза у неё стали круглые и мокрые. - На фронт? Без меня?

Через неделю Галя и бабушка провожали маму.

На вокзале толпились люди.

Бабушка подошла к пожилому военному и сказала:

- Товарищ военный, дочка моя на фронт едет. Единственная. Молоденькая совсем… Будьте уж столь любезны, если вы едете в этом поезде, не дайте её в обиду.

- Напрасно, мамаша, беспокоитесь, - ответил военный. - Какая тут может быть обида!

- Ну, вот и хорошо! - сказала бабушка. - Благодарствуйте!

Стемнело. На вокзале зажглись огни. В их жёлтом свете сиял, как лёд, сырой от дождя перрон.

Поезд тронулся. Бабушка побежала за вагонами. Она кричала: «Дочка моя! Доченька моя дорогая!» -

и хватала на бегу проводницу за рукав, как будто от неё зависело уберечь здоровье и счастье мамы.

А мама стояла в тамбуре за проводницей и говорила:

- Мамочка, не надо. Мамочка, оставь. Мамочка, я ведь не одна, неудобно… не надо, мамочка!

Поезд ушёл в темноту. Галя и бабушка ещё долго стояли на перроне и смотрели на красный убегающий огонёк.

И тут только Галя поняла, что мама уехала, совсем уехала. Без неё. И громко заплакала. Бабушка взяла её за руку и повела домой. Тихо-тихо повела. Бабушка не любила ходить быстро.

А мама в это время всё ехала и ехала.

В вагоне было почти совсем темно. Только где-то под самым потолком светился, мигал, фонарь. И с той стороны вместе со светом шли облака махорочного дыма.

Все скамейки были уже заняты. Мама сидела на своём чемоданчике в коридоре вагона, увозившего её на фронт. И ей виделось, как бабушка бежит за поездом в своём развевающемся платке, и виделось ей круглое личико Гали, её растопыренные руки, пальтишко, перехваченное под мышками тёплым вязаным шарфом, и ножки в маленьких тупоносых калошах… И она шептала, как бабушка: «Дочка моя, доченька моя дорогая!..»

Поезд шёл мимо голых деревьев, шумел колёсами и катил вперёд, всё вперёд - на войну.