--Что же вы наделали, а? Да разве вы не боитесь олквея?

--Заглохни, вечная брюзга! Ничего страшного с нами не случилось. Просто мы уже готовы к зиме и к спариванию, вот и все. Так что мы станем Матерями, а ты все еще будешь отращивать свой дурацкий большущий панцирь. И что тогда станет с твоим престижем? Никто с тобой даже сигналом не обменяется, потому что мы все еще будешь девственницей, да к тому же с недоделанным панцирем!

--Пустозвонная Голова! Дубовая голова!

--Вот как! Вот как! Головастик-Семипядик!

Они были правы -- по-своему. Я все еще была мягкой, беззащитной, постоянно растущей массой трепещущей плоти, легкой добычей для любого плотоядного подвижного, кто натолкнется на меня. Я была дурой, поставившей на карту собственную жизнь. Но несмотря на все это, я без отдыха продолжала углублять в почву свои усики, определяла рудные залежи и всасывала в себя частицы железа в виде суспензии и строила внутренний панцирь -- полагаю, побольше Бабушкиного. Потом я укладывала поверх него толстую оболочку из меди, чтобы не ржавело железо. Эту медную оболочку я покрывала костяным слоем, который я делала из кальция, извлеченного мной из известняка.И меня вовсе не заботило, как моих сестер, поскорее пустить в переработку стержень девственницы и вырастить вместо него взрослый. С этим можно было и обождать.

С угасанием осени я как раз закончила свои панцири. Началось перерождение тела и его рост. Я питалась с моих посевов. Мяса у меня тоже было вдоволь, потому что в свое время я построила в долине маленькие решетчатые панцири из целлюлозы и вырастила в них много подвижных из тех молоденьких, что мои специально удлиненные усики повытаскивали прямо из гнезд.

Я тщательно продумала структуру своего будущего организма. Я вырастила желудок намного шире и глубже обычного. И не потому, что я была так уж голодна. Я сделала это с целью, о которой расскажу тебе попозже, милочка.

Свой тушеночный желудок я также расположила гораздо ближе к верхушке панциря, чем это делает большинство из нас. Я, в общем-то, намеренно сдвинула свой мозг с верхушки в сторону, а его место заняла желудком. Отец настоятельно советовал мне извлечь пользу из своей способности частично управлять расположением своих взрослых органов. Процесс перемещения органов потребовал времени, но я успела как раз к зиме.

Наступили холода.

И с ними пришел олквей. Как всегда, вынюхивающий своим длинным носом с выдвинутыми антеннами тончайший наст из чистых минералов, который мы, девственницы, оставляем на своем пути. Олквей обычно идет по следу, куда бы тот ни повел его. На этот раз он привел его к моей сестре, которая выстроила себе стеклянный панцирь.

Когда сестра Стеклоголовка обнаружила поблизости ужасного подвижного, она принялась испускать отчаянные импульсы.

--Что мне делать? Делать? Делать?

--Держись, сестрица, и надейся.

Подобный совет был равносилен тому, как если бы съесть холодную тушенку, но в данной ситуации он был единственным и лучшим из всех, что я могла бы дать. Я не стала напоминать ей, что ей бы следовало по моему примеру построить себе тройной панцирь и на увлекаться пустой болтовней с другими, стремясь приятно проводить время.

Олквей шнырял вокруг, пытаясь подкопаться под ее основание, покоившееся на твердой скальной породе, но потерпел неудачу. Зато ему удалось оторвать от стекла большой кусок в качестве образца. Обычно он заглатывал затем образец и удалялся прочь для окукливания. И прежде чем вернуться для новой атаки, он оставил бы в покое мою сестру на целый сезон. А она тем временем могла бы построить еще один слой панциря из какого-нибудь другого материала и расстроить замыслы чудовища еще на сезон.

Но, к несчастью для моей сестры, случилось так, что именно этот олквей последний раз лакомился Матерью, чья оболочка также была стеклянной. И в нем еще сохранились специфические органы, призванные расправляться с подобными силикатными смесями. Одним из таких органов являлся огромный твердый шар из какого-то вещества на конце чрезвычайно длинного хвоста. Другим была кислота для размягчения стекла. Смочив ею определенный участок, олквей принялся колотить шаром по панцирь моей сестры. незадолго до первого снегопада он взломал панцирь и добрался до плоти.

Ее отчаянные прерывистые импульсы и сигналы паники и страха до сих пор отзываются во мне нервной дрожью, когда я вспоминаю о них. Однако должна признать, что к моей реакции примешивалась доля презрения. Не думаю, что она хотя бы побеспокоилась внести в свое стекло окись бора. Если бы она поступила так, что тогда бы...

Что такое? Как ты смеешь перебивать меня?.. Ну, ладно, хорошо, я принимаю твои почтительные извинения. И впредь прошу не забываться, милочка. Что же касается того, что ты хотела узнать, то я дам позже описание тех веществ, которых Отец называл силикатами, окисью бора и тому подобное. После того, как закончу свой рассказ.

Итак, продолжаю: убийца, покончив со Стеклоголовкой, устремился с холма вниз по ее следу и до развилки следов. Там он встал перед выбором: идти по следу другой моей сестры или по моему. Он решил отправиться по ее следу. Модель его поведения осталась прежней. Как и в прошлый раз, он попытался подкопаться под нее, залез на нее, откусил ее импульс-стержни, а потом сжевал образец ее панциря.

Выпал снег. Олквей, словно тень, скользнул прочь и, выкопав яму, заполз в нее, чтобы переждать зиму.

Сестра Дубинноголовка отрастила себе другой стержень. Она ликовала: "Для него мой толстый панцирь оказался не по зубам! Ему никогда до меня не добраться!

Ах, сестрица, если бы ты хоть что-то восприняла от Отца и не тратила бы столько времени на игры с другими Слизняшками! Тогда бы ты вспомнила, чему он тебя учил. Ты бы знала, что олквей, как и мы, отличается от других живых созданий. Большинству существ присущи функции, которые зависят от структуры их организмов. Но олквей, это мерзкое создание, имеет такую структуру организма, которая зависит от его функций.

Я не стала сообщать ей об этом и тем самым расстраивать ее. Теперь, когда олквей укрыл в своем теле образец ее панциря из целлюлозы, он находился в стадии окукливания вокруг него. Отец рассказывал мне, что некоторые членистоногие проходят в своем развитии несколько стадий -- от яичка к личинке, от личинки к куколке, от куколки к взрослой особи. Когда в кокон окукливается, к примеру, гусеница, все ее тело разжижается, а ткани распадаются. Затем нечто преобразует эту кашицу в новое существо совершенно иного строения и с новыми функциями -- в бабочку.