Бабочка, однако, никогда вновь не окукливается. А вот олквей способен окукливаться не один раз. Эта своеобразная способность отличает олквея от компании его членистоногих собратьев. Итак, когда он принимается за Мать, то откусывает кусочек от ее панциря и отправляется с ним спать. Скорчившись в своей норе, он, а вернее, его тело, в течение целого сезона грезит в дреме о проглоченном образце. Его ткани перестраиваются. Нетронутой остается лишь его нервная система, сохраняя таким образом память о своей индивидуальности и о его цели, когда он выберется из ямы.

Так и произошло. Выйдя из ямы, олквей удобно уселся на куполообразной верхушке сестры Дубинноголовки и вставил в дыру, оставшуюся от откушенного им импульс-стержня, свой видоизмененный яйцеклад. Я могла более или менее следить за ходом его атаки, так как ветры частенько дули в мою сторону и до меня доносились запахи тех химикалий, которые он вливал.

С помощью неизвестного раствора олквей превратил целлюлозу в мягкую массу, пропитал ее каким-то едким веществом, а затем стал поливать ее зловонной жидкостью, которая кипела и пузырилась. После того, как прекратилось яростное бурление, он снова смочил едким веществом все увеличивавшуюся выемку. Под конец он выдул вязкий раствор через трубку. Олквей повторил эту процедуру много раз.

И хотя моя сестра, как мне кажется, отчаянно наращивала все больше и больше целлюлозы, она не поспевала. Олквей безжалостно расширял дыру. И когда она стала наконец достаточно большой, он скользнул внутрь.

Конец сестры...

Вся процедура заняла у олквея довольно много времени. Я работала не покладая усиков, и то, что я успела сделать еще до возведения купола, дало мне выигрыш во времени. Это был проложенный мною ложный настовый след, над чем насмехались мои сестры, да и не только над этим. Они никак не могли взять в толк, что я делаю, когда я возвращалась назад по своему же следу, что заняло у меня несколько дней, и маскировала грязью свой настоящий след. Но они бы поняли, если бы остались в живых. Потому что олквей свернул с истинного пути к моей вершине и пошел по ложному следу.

И он, конечно, привел олквея к самому краю крутого обрыва. Не успел он, разогнавшись, затормозить, как свалился вниз.

Ухитрившись как-то не пострадать при этом серьезно, он вскарабкался на гору и снова подошел к неверной тропе. Вернувшись по ней назад, он все-таки докопался до истинного следа. Фальшивая тропа была отличной уловкой, которой научил меня мой Отец. К великому сожалению, она не сработала, так как чудовище, поднимаясь в гору, направлялось прямо ко мне. Его антенны раскидывали по сторонам рыхлую землю и ветки, которыми я прикрыла настовую дорожку, оставшуюся после меня.

Но я все же не отчаивалась. Я еще раньше собрала множество крупных камней и сцементировала их в один большой валун. Сам же валун был помещен на вершину, где он едва удерживался на самом ее краешке. Среднюю часть валуна я обхватила железным кольцам с желобом для перекладины из того же минерала. Перекладина вела от валуна до середины склона. Таким образом, когда подвижный подошел к железному гребню и стал взбираться вдоль него вверх по склону, я убрала щупальцами камешки, которые удерживали валун на месте, не давая ему скатиться с вершины.

Мое грозное оружие покатилось вниз по назначенному ему пути с ужасающей скоростью. Я уверена, что оно раздавило бы олквея всмятку, не почувствуй тот вибрацию перекладины. Олквей отпрянул в сторону. Валун пронесся мимо, едва не задев его.

Несмотря на постигшее меня разочарование, у меня зато появилась еще одна задумка, как мне в будущем справляться с олквеями. Если мне разместить до середины склона не одну, а две перекладины -- по одной с каждой стороны от центральной линии,-- и пустить три валуна одновременно, то если даже чудовище отпрыгнет от середины влево или вправо, ему все-равно достанется по носу!

Олквей, должно быть, испугался, так как после этого я не улавливала его импульсов в течение пяти теплых периодов. Потом он снова появился, но вопреки моим ожиданиям он поднимался не пол противоположному склону, пусть и гораздо более крутому, а по-прежнему вдоль перекладины. Что ж, прекрасно. Он, оказывается, еще и глупый.

Здесь я хочу прервать свой рассказ и пояснить, что валун -целиком моя идея, а не Отца. И все же должна добавить, что именно Отец, а не Мать, научил меня мыслить оригинально. Я знаю, что все ваши нервы трепещут при одной мысли, что обыкновенный подвижный, который, казалось бы, годится лишь в качестве еды и для спаривания, может быть не только мыслящим, но и отличаться высокой организованностью мышления.

Я не настаиваю, что он обладал высшими достоинствами по сравнению с Матерью. Думаю, что они были несколько иного характера, и я заимствовала у него что-то от этого характера.

Итак, продолжаю.Я ничего не могла поделать, пока вокруг меня рыскал олквей и пробовал на вкус мой панцирь. Мне оставалось только надеяться. А одной надежды, как я обнаружила, недостаточно. Подвижный откусил кусок от внешней костяной оболочки моего панциря. Я думала, что этим он и удовлетвориться и что он, когда вернется после окукливания, найдет второй слой из меди. Это задержало бы его до следующего сезона. Затем он наткнется на железо и снова будет вынужден отступить. К тому времени ему это настолько надоест, что он сдастся и уйдет на поиски более легкой добычи.

Я еще не знала тогда, что ни один олквей никогда не сдается и всегда доводит дело до конца. Целыми днями он ходил вокруг, подкапываясь под мое основание, и обнаружил все-таки одно место, которое я не позаботилась как следует прикрыть защитными оболочками. Все три составные части панциря были здесь как на щупальце. Я знала о существовании этого слабого места, но я никогда не думала, что он докопается так глубоко.

И вот убийца ушел окукливаться.С наступлением лета он выполз из своей норы. Но прежде чем напасть на меня, он съел все мои посевы, опрокинул мои панцирные клетки и сожрал всех находившихся в них подвижных, потом он, выкопав мои усики, сжевал и их, и поломал мою водопроводную трубу.