А когда господин Джордже Неделькович прогнал из дома свою жену и на белградских приемах этот случай целый месяц являлся пищей для разговоров, снова во всех версиях и догадках о причинах ссоры супругов упоминалось имя господина Стояновича.

Несколько лет назад расстроилась свадьба барышни Марковичевой (перед самым алтарем она сказала "кет"); об этом опять много говорили, и снова упоминалось имя господина Стояновича.

Кто мог бы сейчас собрать все эти рассказы и отметить в них то, что непосредственно касается биографии господина Стояновича? Может быть, это бы и удалось, если бы кто-нибудь сумел заглянуть в его личный архив. А его архив, пожалуй, богаче нашего государственного архива. Он занимает два вместительных глубоких ящика громоздкого письменного стола, за которым никогда ничего не пишут, и он больше служит в качестве подставки для бесчисленных фотографий.

Однажды в зимний вечер господином Стояновичем овладела какая-то тоска, он покинул компанию, сел около хорошо вытопленной печи и, чтобы скоротать время, начал составлять реестр своего архива. Этот реестр выглядел примерно так:

1. Фотография Лены (сидит на диване с альбомом в руках).

2. Фотография Лены (снята со спины).

3. Связка любовных писем за 1896 год.

4. Четыре любовных письма госпожи Янковички. (Следовало бы возвратить их, так как она вышла замуж.)

5. Связка моих писем, возвращенных мне Ольгой после ее замужества.

6. Фотография женщины. Когда-то я любил ее, но не могу вспомнить имени.

7. Цветок. Его дала мне со своей груди госпожа Джорджевичка, назвав его "свидетелем греха".

8. Письмо какой-то Ани, тоже никак не могу ее вспомнить.

9. Фотография Елены.

10. Фотография Персы.

11. Фотография певицы Адели (анфас).

12. Фотография певицы Адели (лежит в рубашке на шкуре медведя).

И так далее.

Он не стал продолжать реестр - наскучило; устал и хотел было лечь, но на дне ящика обнаружил маленькое письмецо, еще хранившее запах духов.

"От кого же это?" - спросил он себя, пододвинул лампу, протянул ноги к печи и начал читать.

Это было письмо молодой девушки. Ей исполнилось только шестнадцать лет, и она нежно объяснялась ему в любви, хотя хорошо знала, что он человек в годах, значительно старше ее и она по сравнению с ним ребенок. Но так хотелось, чтобы и в нее влюбился лев белградских салонов, герой многочисленных романтических историй, в которого подряд влюблялись и девушки, и вдовушки, и замужние женщины.

Это было единственное письмо, прочитанное им в тот вечер. Прочитал он его с удовольствием, потому что оно было написано с детской непосредственностью, как может написать только девушка, впервые признающаяся в любви.

"И я тогда не обратил внимания на это невинное существо! Чем-то был очень занят, - размышлял про себя господин Стоянович. - Какая ошибка! Если я еще хоть раз в жизни влюблюсь, то непременно в молодую девушку. Чтобы ей было не больше шестнадцати лет, только в эти годы любят искренне".

Занятый такими мыслями, он готовился ко сну, но прежде чем лечь, пододвинул к лампе зеркало и проделал то, что каждую неделю хоть раз, но обязательно делал. Он выдергивал седые волосы, которых с каждым днем становилось на висках все больше и больше.

Да и неудивительно. История его приключений и побед над женскими сердцами длилась уже без малого двадцать пять лет. Учитель господин Апостол довольно точно сказал о нем: "Три поколения девушек прошли через его сердце".

Разумеется, в словах Апостола есть и известное филологическое ехидство, так как человек, знающий о сердце только то, что это существительное среднего рода, и для которого все воспоминания жизни ограничиваются списками учеников, не может говорить без ехидства. И все же в этих словах есть и доля истины. Действительно, через сердце господина Стояновича прошли три поколения девушек. Первое поколение - двадцать с лишним лет назад. Тогда любовь была тяжелым и серьезным делом, и в песне пелось: "Нет на свете ничего печальнее любви". Потом - второе поколение: на каждом балу влюблялось пар десять, а после поста пар шесть из них венчалось. И, наконец, - третье поколение, нынешнее. Любовь стала приятной забавой, и влюбляются лишь для того, чтобы скоротать время: в первой фигуре кадрили объясняются в любви, а в шестой - уже изменяют.

Господин Стоянович пережил все эти три поколения, и они прошли через его сердце, как через школу, чтобы позднее каждая девушка могла выйти замуж достаточно подготовленной к жизни.

И все же он и сейчас остается самым заметным, "вечно молодым", как барвинок среди цветов, которые распускаются, цветут и увядают возле него.

II

В прошлом году на вечере университетской молодежи господин Стоянович танцевал первую кадриль с Лепосавой Нешичевой.

- Кто эта девушка? - спрашивали матери, прежние знакомые господина Стояновича.

- Кто эта девушка? - допытывались молодые дамы и взрослые девушки, нынешние поклонницы господина Стояновича.

- Кто эта девушка? - интересовались молодые люди, думающие, что имеют полный список белградских девиц.

А Лепосава действительно была новым именем в этом сезоне. Это был ее первый бал. Целых сорок дней в доме шла борьба: отец считал, что еще не настало время вывозить ее в свет.

- Рано еще, она и юбку-то короткую носит. Лучше годок подождать.

Мать была за то, чтобы вывезти в свет сейчас. Разумеется, дочка поддержала мать.

Наконец было сшито белое платье чуть подлиннее, чем она обычно носила, и приглашена парикмахерша, чтобы из косы, длиной ниже пояса, сделать прическу, "подобающую девице в этом возрасте".

С белым ландышем в волосах, с сердцем, преисполненным страха, впервые в этот вечер вступила Лепосава в жизнь. И первым, кто подал ей руку, был господин Стоянович. Никогда не были так близко друг около друга начало и конец жизни двух сердец, как в это мгновение.

Он, вырвавший из своих волос белые цветы, которыми украсила его природа, и она, украсившая свои волосы белыми весенними цветами.

Господин Стоянович сразу же подошел к ней и оказал всяческое внимание. Он заметил ее в углу за толпой девушек, которые, как на выставке, выстроились в передних рядах. Это была скромная, тихая, испуганная девушка, и, подойдя к ней, он протянул руку, чтобы вести по жизненному пути, на который ей самой трудно было отважиться ступить.