- Да ведь это он же присоветовал.

- И главное, все это совершенно неверно, - вскричал вдруг Эбьен и заходил по комнате, - то есть что неверно? (перервал он сам себя по адвокатской привычке) - неверно то, что вы изобразили нас какими-то контрреволюционерами... Я противник советской власти? Ха, ха, ха! Я, который ненавидел войну и который все вечера проводил в том самом кафе, где убили Жореса... Да ведь пока не будут уничтожены границы между двумя государствами, война не может.прекратиться... Грудной ребенок поймет это... а вы не понимаете... вы, доживший до седых волос... вы, отец семейства! (ведь если у вас нет детей, то это только благодаря случайности) - вы, претендующий на звание культурного - больше того - цивилизованного человека (все с упреком посмотрели на Ламуля), нет, - продолжал Эбьен, - если цивилизация означает смерть, нищету и разрушение, если цивилизация, вместо того чтобы создавать вечные ценности и удобные предметы домашнего обихода, изобретает пушки и ядовитые газы, если все это, говорю я, есть дело рук цивилизации, то я не цивилизованный человек... Вы, да, именно вы - ах, не ссылайтесь, пожалуйста, на стихийные бедствия, - да, вы, банкир Ламуль, первого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года простерли над миром тружеников свою косматую лапу и, брызжа кровавой слюной, прорычали: война!

- А теперь и угодили в чекушку, - ввернул полковник Ящиков.

- Посмотрите на него, - вскричал Эбьен, - указывая на полковника. Посмотрите, как он на вас смотрит, о... или вы не человек, или ваше сердце должно растаять от того палящего упрека, которым горят прекрасные мужественные глаза убеленного в боях воина, этого Цинцинната наших дней. А ведь и он когда-то в припадке ослепления кричал: да здравстувует война! и, потрясая булатом, мчался на белом скакуне впереди одурманенного войска. Нет, нет, банкир Ламуль, не пытайтесь спрятаться от негодующих взоров миллионов искалеченных вами людей, не старайтесь скрыть свое мохнатое сердце под белым плащом невинности... Банкир Ламуль, я говорю вам - запомните это, даже лучше, зарубите себе на носу - пройдут века, а ваше имя не устанут проклинать наши далекие потомки, когда сами вы давно сгниете в недрах окровавленной вами земли, и при имени вашем будут ночью плакать испуганные младенцы.

- Но что же мне теперь делать?- пробормотал Пьер Ламуль, обливаясь слезами.

- Стыдитесь! Больше вам нечего делать!

- Да-с! - наставительно сказал полковник,- не хорошо-с! Стыдно-с!

- Товарищи! - продолжай Эбьен взволнованным голосом,- кто из вас за войну, прошу поднять руки.

Ни одна рука не поднялась.

- Теперь товарищи, прошу поднять руки тех, кто против войны.

Все, кроме Какао, подняли руки.

- Абсолютное большинство голосов при одном воздержавшемся за непониманием, в чем дело,- прекрасно!

- Теперь товарищи...

Стук засова не дал ему докончить предложения.

Вошел симпатичный парень с честным и открытым лицом и, поставив посреди комнаты две миски, удалился.

- Почему-то в комнате запахло морем, - заметил Валуа.

Полковник Ящиков вдруг вскочил с места.

- Вобла, вобла! - кричал он, от радости приплясывая,- матушка ты моя, рыбешечка ненаглядная. Соскучилась-таки по мне, старику, приплыла-таки.

- Превосходный суп, - заметил Ламуль заискивающим тоном.

- Еще бы, после океанских хлебов.

- А что в другой миске?

- Какая-то каша - желтая.

- Ужели пшено?-вскричал полковник и тут же прибавил разочарованно,нет, маис какой-то... да и в рыбе я, кажется, ошибся... Нет, не наша это рыба... чужая рыба... тюрбо.

В течение нескольких минут все с жадностью ели.

Даже прекрасная Тереза, ничего раньше никогда не кушавшая, теперь с восторгом обсасывала вкусные, пахнущие синим простором, хвостики.

И вдруг в углу раздались странные писки, напоминающие те звуки, которые изрыгает из скрипки слепой скрипач, которому мальчишка вместо смычка подсунул одну ручную пилу. Это всхлипывала черная принцесса.

- Ах, черт возьми! - вскричал Галавотти, - бедняга не ест здешней пищи. Вы бы, сеньор, распорядились, а то еще, неровен час, похудеет наша красавица.

И он постучал по двери деревянной ногой.

- В чем дело? - раздался голос.

- Товарищ, - сказал Эбьен, - среди нас есть одна девушка, которая не ест этой пищи.

- Что же делать. Здесь как-никак темница, а не отделение дювалевского ресторана.

- Пищу, которую ей хотелось иметь, очень легко добыть. Я думаю, что миска дождевых червей вполне бы удовлетворила девушку.

Очевидно, часовой был очень удивлен столь необычным вкусом заключенных, ибо он немедленно загремел засовом.

Прекрасная Тереза заметила при этом, что Галавотти что-то тихо говорил на ухо Морису Фуко, а тот качал головой, указывая себе на желудок.

- Дождевых червей? - переспросил часовой.

- Ну да, вы знаете, что после дождя выползают черви. Ну, если нет дождевых, можно навозных. Ужа, наконец.

- И товарищ все это съест?

- Съест.

Часовой долго качал головой и наконец вышел, забрав миски.

- Ну, Морис,- пошутил Ламуль, - сейчас мы угостим вашу супругу.

- Пьюк! - сказал Морис, садясь рядом с Какао.

- В чем дело?

- Клюмс.

- Что за ерунда.

- Плюмс.

- Что вы ломаетесь!

- Пьюк, -- возразил Морис, отодвигаясь от Какао, которая вдруг возымела намерение приласкать его.

В это время дверь отворилась, и часовой внес блюдо, полное червей. Другие часовые и человек в очках стояли, с любопытством заглядывая в камеру. Какао с жадностью взяла горсть червей, отжала их в своем темном кулаке и поднесла копошащийся пучок этих темных макарон к устам Мориса.

Заключенные, кроме Галавотти, ахнули от удивления.

Морис Фуко откусил кусочек червяка и проглотил его, сделав при этом такую гримасу, что все бабочки у него на лице, казалось, вот-вот улетят, захлопав крыльями.

- Как, и этот тоже ест червей? - изумился человек в очках.

- Ну, конечно, сеньор, ест! - вскричал Галавотти, - да еще как уплетает. Фиго, - обратился он к Морису.

- Фиго, - отвечал тот, - Вот видите... Я спросил его, что он больше всего любит на свете. Он ответил - жену, а после жены дождевых червей.

- Но ведь вы оба сказали всего одно слово.

- Мы понимаем друг с друга с полуслова... Он понял первую половину, а я вторую.

- Кто-нибудь состоит при них? - спросил человек в очках.

- Я состою, сеньоры, я состою. Я этим зарабатываю на хлеб. Они едят червей, .а я зарабатываю хлеб. Очень интересное зрелище, поучительное и имеющее даже общественное значение. Вообразите, все начнут питаться червями; вот царь-голод остался без престола.

- Но почему же вы попали к нам в тюрьму?

- А это уж я вас должен спросить, а не вы меня.

- Но ведь вы же пришли вместе с этими белогвардейцами.

- Ничего подобного. Это было чистое совпадение... Просто я показывал моим дикарям здешние достопримечательности... Я - белогвардеец?.. Хорошенькая история. Видите ногу... Потерял на мировой бойне...

Человек в очках смутился. .

--Чего же вы молчали?

- А у меня бывает... Последствия контузии. В двух шагах от меня лопнул чемодан, то есть не с бельем чемодан, а настоящий чемодан - из немецкой мортиры. Меня тогда скрутило, как штопор, и язык мой за что-то зацепился, кажется, за щитовидную железу... Ну, с тех пор он иногда и зацепляется... Вот и тут как раз зацепился, а эти ребята, пожалуй, легче бы объяснились с галками, чем с вами.

- У вас есть удостоверение личности и мандат на право демонстрации этих товарищей?

- Был мандат, даже два было, - сказал Галавотти, роясь в карманах, один мандат на него, другой на нее... Гм... А... я его потерял. Я так размахивал руками, что у меня все повылетело из карманов. Я сделаю публикацию... номера случайно помню. До свидания, товарищ, простите за беспокойство.

И, вытолкнув из темницы Мориса и Какао, Галавотти удалился, стуча деревяшкой.