Люди Севера привыкли держаться свободно. Наряду с этой привычкой здесь до сих пор были сильын старые, даже древние понятия, соединенные с религией и дошедшие до нового времени через столетия. В этом таежном крае еще жила память о протопопе Аввакуме, и, несмотря на то, что повсюду были православные церкви, многие люди скрытно держались за старую веру и, проклиная патриарха Никона, уважали и чтили только старые церковные книги и старый церковный обряд.

Таежный лес, болотная ягода, кочковатые торфяные поля, угрюмые люди да извечно холодный ветерок, несмотря на летнее солнце, - вот чем встретила Онега отряд Фролова.

Бойцы помогали крестьянам. Сельские работы не мешали военным занятиям: рытью окопов, обучению винтовочной и пулеметной стрельбе, метанию гранат.

Фролов созвал крестьян и бойцов на митинг. Он рассказал им о планах империалистов - американских, английских, французских. Валерий Сергунько произнес горячую речь об опасности, нависшей над таежным краем. Но эти слова многим крестьянам показались странными. Людям не верилось, что даже здесь, в тайге, могут появиться чужеземцы.

Андрей и Сергунько жили на дворе у Нестеровых. Вечерами, когда Драницына и Фролова не было дома, Андрей сидел в избушке, слушал рассказы старика. Тихон часто покрикивал на Любку, но Андрей понимал, что без нее хозяйство развалилось бы. Всем в доме управляла она.

Любка порой разговаривала со стариком свысока, и тогда Тихон огрызался - полусерьезно, полуснисходительно.

Однажды, укладываясь спать на сеновале, Андрей и Валерий разговорились о Тихоне и Любке.

- Любка - полная хозяйка в доме, - заявил Валерий. - Старик от нее все стерпит.

- Почему стерпит? - спросил Андрей.

- Боится, как бы не ушла от него. Несладко старику одному оставаться.

Сквозь разметанную кое-где крышу сеновала виднелось небо. Тихая ночь как будто приглашала молодых людей забыть о войне со всеми ее тяготами. В такие ночи хорошо поговорить по душам. Но сегодня Сергунько, видимо, не был расположен к разговорам. Он повернулся к приятелю спиной.

Андрей любил разговаривать с Валерием, хотя каждый их разговор непременно кончался спором. Сильная воля Валерия, резко выраженный характер, полное пренебрежение к тому, что не соответствовало его взглядам, вызывали в Андрее острое чувство недовольства собой. Он пытался утешить себя тем, что если бы его жизнь сложилась так, как жизнь Валерия, то и у него был бы такой же резкий и сильный характер.

Валерию Сергунько с одиннадцати лет пришлось работать в переплетной мастерской вместе с отцом. Работа была не из легких, но, несмотря на это, Валерий тайком от родителей посещал вечерние классы городского училища и читал революционные книги. Когда в Петербурге стали создавать Красную гвардию, Сергунько одним из первых записался в отряд Нарвского района. Он уже воевал с юнкерами, участвовал в облавах на буржуев, производил обыски, водил контрреволюционеров в Чека на Гороховую, сражался с немцами возле станции Дно, был ранен... Он испытал многое из того, что было еще неизвестно Андрею, и в то же время мог поговорить обо всем: о политике, о стихах, о любви. Суждения его подчас были наивны, но Андрей, искренно полюбивший Валерия, завидовал его прямолинейности, и хотя часто с ним не соглашался, но всегда признавал его превосходство над собой.

- Ну, давай спать, - сказал Валерий своему новому приятелю.

В сарай вошла Любка. В просвете распахнувшихся дверей сарая Андрей увидел ее силуэт. Неслышно набрав большую охапку сена, Любка вышла. Валерий привстал на локте и посмотрел ей вслед. То же самое сделал и Андрей. В бледном свете северной ночи фигура Любки казалась еще более тонкой, почти прозрачной. Когда она поднимала на плечо охапку сена, сарафан приподнялся, обнажив белые стройные ноги.

- Хороша... - вздохнув, сказал Валерий. - Да... В ней есть что-то тургеневское. Валерий усмехнулся:

- Опять завел свою интеллигентщину! На этот раз Андрей разозлился.

- Ничего позорного в этом не вижу! - с неожиданным для самого себя раздражением сказал он. - Гораздо хуже быть полуинтеллигентом...

- Это я полуинтеллигент?

- Да, ты.

- А кто виноват?.. - насмешливо спросил Валерий. - Ваш мир, ваш строй.

- Мои родители не лавочники и не бароны! - взволнованно возразил Андрей. - Я учился на свои собственные трудовые гроши!..

- Скажите, пожалуйста... Ах, как ужасно! Да ежели бы твой отец имел на руках восемь ртов, не видать бы тебе университета. Тебя поощряли! А я получал подзатыльники... На мои гроши хлеб покупали!

Чтобы окончательно уничтожить Андрея, Валерий прибавил:

- Тургенев? Ахи да охи? Нежная любовь? Вот вчера Сенька мне говорил, будто он с ней гуляет.

- Какой Сенька? - растерянно пробормотал Андрей.

- Парень из деревни. А в общем, ну тебя к черту!.. Завтра с шести часов стрельба... Это тебе не Тургенев!

Он снова повернулся спиной к Андрею и через минуту уже похрапывал. Андрей же долго не мог заснуть. "Нет! - думал он.

Этого не может быть! Врет Сенька... Этого не может быть!"

Покосы и уборка уже кончились. Клочки сена валялись повсюду. В этом году травы поднялись поздно, вторая половина июля была дождливой и холодной, с косьбой запоздали. Но и за Ческой, в полях, и на лесных опушках теперь уже стояли стога, точно длинные ржаные ковриги. Сараи были доверху набиты сеном. Деревня надежно запаслась кормами для скота.

По вечерам молодежь гуляла. Вперемежку с деревенскими парнями стайками ходили по улице и бойцы.

Женщины в праздничных сарафанах либо в сборчатых широких юбках и в пестрых кофтах с узкими рукавами сидели возле изб на завалинках и судачили.

Однажды вечером Андрей увидел на улице чернобровую полную девушку в кокошнике. Он уже знал, что это Калерия, дочь Мелосеева. После Петровок ее просватали за Сеньку-плотовщика, самого отчаянного парня на деревне. Вскоре ожидалась их свадьба. Люди и вправду болтали, будто до Калерии Сенька бегал к Любке, но Андрей по-прежнему не верил этому.

Калерия шла с подругами. Вслед за ними плелся Пашка, приятель Семена, босиком и с гармонью. Возле церкви толпился народ. Через раскрытые двери церковного притвора виден был иконостас, озаренный немногими свечами. Из церкви доносился запах ладана, слышны были возгласы священника, пение стариков и визгливый голос Мелосеева, стоявшего на клиросе. Всенощная уже кончалась.

Гармонист, проходивший мимо церкви, не стесняясь, пел свое:

По Москве Сенька гуляет,

Извозчика нанимает,

Извозчика не нашел,

Сам заплакал да пошел,

Ко товарищу зашел.

Ты, товарищ дорогой,

Сядь, подумаем со мной.

Уж я думал, передумал,

Кого к Любушке послать,

Кому Любушке сказать,

Что женюся на другой,

На богатой, на чужой.

Калерия обернулась и погрозила гармонисту кулаком.

- Доехало, - засмеялись бабы на завалинке. - Кошку бьют, невестке наметки дают.

С выгона показалось стадо. Впереди него неторопливо шел бык с железным кольцом, пропущенным сквозь ноздри. Позади стада брели пастухи в лаптях, с батогами. Стога курились от сырости. Мычали коровы, позвякивали колокольчики.

За линией окопов, вырытых неподалеку от деревни, отряд выставлял дозоры. Они либо углублялись на две или на три версты в лес, либо подходили к грунтовой дороге, идущей сюда из города Онеги. В этих же местах лежали по канавам секреты. Каждый секрет состоял из двух человек.

Старшим одного из секретов сегодня был назначен Иван Жарнильский. Вместе с молодым бойцом Маркиным он подошел к ложбинке пересохшего ручья, протекавшего неподалеку от берега реки Онеги. Обменявшись с товарищами паролем и отзывом, они залегли. Жарнильский выкопал в сече пещерку с таким расчетом, чтобы просматривалась дорога и кусок поля за ней.

Лежавший рядом с ним Маркин зевнул во весь рот и сладко потянулся.

- Раззевался, как лошадь! - с досадой сказал ему Иван. - Рановато! Нам до полночи тут барабанить. Ты на природу любуйся. Смотри, как хорошо!