— Внутрь, — Генок открыл заслонку. — Точно внутрь. Блин, мы же чёрные все будем… о, тут какой-то чан с водой, где они его взяли?

— Пихай побольше, — предложил я. — Девчонки справились как-то…

— Угу, вот сейчас позову, чтоб объяснили, — пробормотал Генок, глядя в печку. — А вообще пацаны, тут и взрослый мужик поместится. Че слово… — он оглянулся на нас. — Давайте это. Раздеваться, что ли?

Я видел, что Саньке, например, больше всего хочется помыться просто снаружи, хотя бы стоя в том же корыте. Хотите смейтесь, хотите нет, но лезть в печку было жутко. Мелкие вообще смотрели почти все уже не круглыми, а огромными и круглыми глазами. Наконец Пушок на храбро подрагивающих ногах подошёл к печке, потрогал её пальцем. Сказал: "Ой-я, горячо." Сунул голову внутрь. Мы все наблюдали за ним с неподдельным интересом, как будто сейчас все решал он. Пушок оглянулся на нас и стал решительно раздеваться.

— Ладно, — буркнул Тёмыч, — куда он один, сожжётся… Серёнь, давай соломы напихай, я

с ним полезу. Смотрите, чтоб девки не подглядывали.

Я принялся набивать горячее нутро печки соломой. Остальные тоже неуверенно раздевались, глядя, как Тёмыч подсадил внутрь Пушка, а сам неуверенно переминается с ноги на ногу. Мелкий же тем временем завопил изнутри восторженно:

— Ой, тут здорово, лезь скорей!

Тёмыч умоляюще посмотрел на меня:

— Заслонкой не закрывай, — мне показалось, что ему хочется сложить руки перед грудью умоляющим жестом, и внезапно все мои опасения прошли:

— Да ладно тебе, — я улыбнулся, — глупости не говори, не в сказке же, правда. Давай вон, тебя зовут.

Пушок внутри попискивал что-то оптимистичное и призывное, как сурикат из документального фильма в своей норе. Тёмыч выдохнул и полез следом.

Я — если честно, не без удовольствия — прикрыл их заслонкой. На лицах у всех остальных опасение и неуверенность сменялись постепенно заинтересованностью.

Какое-то время в печке было тихо. Потом раздались совершенно определённые звуки парилки и все облегчённо вздохнули — честное слово, хором. Потом вибрирующее завизжал Пушок — но явно от удовольствия. Тем не менее в дверь из соседней комнаты постучали, и Ленок встревожено спросила:

— Эй, что у вас?!

— Всё нормально! — Санька припёр дверь спиной.

— А чего Пух орёт? Не мучайте мелких, вы, лбы здоровые!!!

Заслонка с дребезгом выпала, и Пушок, высунув голову, объяснил:

— А меня никто… уйййййййй! — голова исчезла, похоже, Тёмыч врезал ему веником.

Ленка ещё пару раз ткнулась с той стороны, но потом прекратила бессмысленные попытки и предупредила грозно:

— Уборка за вами!

Ну да, кто б сомневался. Санька кинул в дверь скомканными трусами-носками и буркнул:

— А стирка — за вами.

Мелкие вредно захихикали, сидя в ряд на нашем топчане и с интересом поглядывая на печку. Санька сказал Илюшке:

— Тебе не надо туда.

— Почему-у-у?! — возмутился наш найдёныш.

— В корыте потом помоешься. У тебя… — Санька посмотрел на пол и договорил с усилием, — …ожоги ещё не прошли…

…Как мылся — чего тут рассказывать? Знаю только, что потом я первый раз за всё последнее время спал по-настоящему глубоко, без сновидений, без кошмаров, как в уютном тёмном тихом и тёплом помещении.

Когда я проснулся, дождя не было, через открытую дверь с улицы заглядывало раннее, но солнечное утро. Оказывается, старшие девчонки уже встали и сейчас тихим шёпотом обсуждали на пороге какую-то проблему. Я прислушался:

— Я вообще не понимаю, — шептала Ленок. — Я же сама ведро вот сюда поставила, умучилась, сил выносить не было. А оно вынесено. Свет, ведь вынесено?

— Вынесено, — подтвердила Светик. — И барахло просушено всё и сложено, а я ведь не доделала, так спать хотела… Чудеса…

— Чудеса… — шептала Ленка. — Может, пацаны?

— Да ты что, они и не вставали.

— Ну, малявки наши.

— И они не поднимались, ну мы же последние легли… Лен, — Светик понизила голос совсем до дыхания, я еле-еле слышал, сам от любопытства не дыша, — а ведь в той, ну, в соседней комнате… я заходила… там кто-то убрался. Выметено, и всё сырое притёрто, и

окна вымыты… хоть сейчас мебель заноси и живи… И у нас тут тоже — окна протёрты, а мы и не делали этого… Мы спали-то часа четыре, а тут всего понаделано — человек пять должны были работать. И бесшумно.

— Ага, ты же знаешь, — Ленок заговорила было громче, покосилась на нас — я успел притвориться спящим, — ты же знаешь, у меня сон чуткий. А тут спала, как колода…

— И я тоже, — согласилась Светка. И вдруг сказала: — Ле-е-ен… а что если это… что если это — домовой?

— Кто-о-о-о?! — снова повысила голос и снова оглянулась на нас Ленка. — Ты чего, Светик, перенедоспала?!

— Ничего подобного, — Светка не обиделась. — Домовые есть, я точно помню. Я тогда ещё маленькая была и жила с родителями… — её голос немного потускнел. — Только я вот этого как раз и не помню. Ни где, ни как мама и папа выглядели… — она тряхнула головой. — Ну вот. Он посмотрел, что мы тут обживаемся, проснулся и решил нам помочь.

— Нет, ты не перенедоспала, — убеждённо заявила Ленка. — Ты недопереспала. Домовые какие-то…

— Ну а как ты эту фигню объяснишь? — спросила в голос теперь уже и Светка. — А что консервы из банки доедены, рыбные, а сама банка в мусорнике лежит?! Я проверила!

Завозился и чертыхнулся Тёмыч.

Я понял, что пора вставать.

* * *

Генок был одним из немногих, кто помнил, что его настоящая фамилия — Путин.

Вообще в самом этом факте ничего странного не было. Путиных в России намного больше, чем президентов. Просто в младших классах фамилия Генка так достала его самого, что он возненавидел её "исконного" носителя и её саму. И даже на произнесённое старшими — не откликался в принципе. Он был просто Генок. Обычный Генок. Чего вам ещё надо?

Он шёл по лесу почти без перерывов до трёх дня, пока не стало жарко, как в печке. Паутина липла к лицу и рукам, нудно позванивали комары. Пару раз ему казалось, что слышен гул моторов, но снова и снова он понимал, что обманулся.

Ему стало скучно и немного страшно от этой пустоты, жары и того, какой вокруг большой лес. Когда они — все четверо — стоя за околицей, договаривались, кто куда пойдёт, ему казалось, что это всё равно. А сейчас Генок начал думать — может, если бы он пошёл в другую сторону, то уже наткнулся бы…

На что бы наткнулся? Он как-то сразу вспомнил, что идёт война и опять прислушался. Нет, ничего.

Он попил из фляжки, но вода степлилась и отдавала чужими запахами — аспирином, пластмассой, ещё чем-то непонятным и неприятным. Генок вообще стал за последнее время очень чутко различать запахи, но сейчас только поморщился и брезгливо вылил воду в трухлявый пень. Вообще-то это было нерационально, но, как это часто бывает, нерациональность оказалась вознагражденной сразу — в небольшом распадочке, заросшем диким тёрном, Генок нашёл родничок. Из-под корней большого дуба пробивалась бесшумная маленькая струйка ледяной воды — и тут же исчезала непонятно где. Чавкая по мокрой земле кедами, Генок напился и наполнил фляжку. Подумал, напился снова и щедро вымазал руки и лицо холодной грязью. От комаров (надоели, паскуды!) и для маскировки.

И только потом увидел у корней того же дуба заткнутые под них утиную голову, какие-то перья и прочее.

Сперва Генок решил, что это работа какого-то зверя. Но только сперва, потому что голова была явно отрезана, да и перья — сощипаны. Кто-то, видимо, тоже набирал воды и спрятал всё это. Человек. Человек, который считает нужным прятаться.

Мальчишка прислушался и принюхался. Через полминуты его нос уловил слабый

запах дыма от костра…

…Мальчишка был обросший, волосы висели сосульками. Накидка из какой-то мешковины, под ней — майка, драные в никуда джинсы. Босой. Он сидел по-турецки и лопал жареную утку. Рядом лежали школьная поясная сумка с торчащими из неё магазинами, алюминиевая фляжка, ментовский АКС-74У со сложенным прикладом. Горел маленький и почти бездымный костерок. Жуя кусок утятины, мальчишка вскинул голову — и тут Генок его, как ни странно, узнал. И почти рассмеялся.