Но не забыта в строках бюджета, надо быть справедливыми, и мама Ильи Ивановича, как и он сам: немалые средства из бюджета выделяются на судебные издержки, наём адвокатов, освещение в прессе судебных процессов против Ильи Ивановича и прочих Ивановичей и Ивановен, буде им придет в голову хоть в малой степени публично проявить любовь к своей маме и прочей родне - родине.

Своих мам, свою родню могут любить, согласно законодательству обновленного, обнуленного государства "Руссдавайс" только Фарухи и Муллахметы, Иваны должны заткнуться в тряпочку. А если имеют право характеризовать своих мам, то лишь отрицательно, чтобы не причинять боль и страдания поселившимся в Ивановых семьях и квартирах Фарухам и Балоям.

Когда Илья Иванович заявил, что он не знает, какие слова, живя в своей квартире, его нынешний постоялец Балоев адресует своей маме и прочей родне, но слышал от живущего ныне у него Балоева не менее, а более восторженные слова в адрес мамы того (Восток - дело восторженное), судья Муллахметова оборвала наглые попытки сравнения: "Сейчас разбирается дело в отношении вас! Не уходите от существа данного вопроса". К тому же, научный эксперт в любовных вопросах гражданин Гогидзе дал заключение, что в устных и письменных признаниях Ильи Ивановича к своей маме действительно не выражена любовь к маме Балоева, что однозначно трактуется как неприязнь к той, потому что в противном случае у обвиняемого нашлись бы слова любви и к гражданке Балоевой-старшей.

Осужденный за свою любовь к своей маме Илья Иванович по окончании судебного процесса подал аналогичный иск на гражданина Балоева. Узнав об этом, Балоев задохнулся от возмущения: "Неслыханно! Этот уголовник смеет мне указывать, какие чувства мне испытывать к своей любимой мамочке"! Однако судья Муллахметова приняла это дело к рассмотрению. И нашла в действиях Ильи Ивановича, подавшего такого рода иск, признаки попыток ущемления свободы совести гражданина Балоева, диверсионные действия относительно покушения на родовые традиции почитания предков и подрыва связи поколений.

Когда изумленный осужденный уже по второй статье Илья Иванович попытался указать на прецендент, созданный самою же Муллахметовой, то услышал чеканную беспристрастную формулировку юриспруденции: "Мы сейчас рассматриваем дело в отношении вас. Не уходите от существа данного вопроса"! И стукнула, как у них, юриспрудентов и полагается, молоточком. По голове Ильи Ивановича.

Занавес. Голоса хора из-за кулис: "Бери, Илья Иванович, молоток в свои руки!"

Последняя прижизненная публикация Саввы Ямщикова (газета "Завтра" за 15 июля) носит символическое название "Воруют". Правда, символическим оно стало только сейчас, после кончины автора. При жизни Савелий Васильевич не раз вкладывал в это знаменитое карамзинское словцо (генерализующее, неопределенно-личное и потому как бы ускользающее) вполне конкретный, а то и персонифицированный смысл.

Кем он считал себя: сторожем в обворованном доме, свидетелем преступления или потерпевшим? Пожалуй, и то, и другое, и третье.

Как свидетель он был готов давать показания где угодно - хоть в Кремле, хоть в Гааге, хоть по "Эху Москвы". Да и публикация "Воруют" представляет собой открытое письмо министру культуры.

Как свидетеля иной суд непременно отвел бы его за предвзятостью. Или за неподкупностью. Это как посмотреть. Неподкупный свидетель - всегда и свидетель предвзятый: ведь он убежден в собственной правоте, он говорит только о том, что видел собственными глазами и слышал собственными ушами.

Правда, бывает еще и свидетель колеблющийся, свидетель сомневающийся - лакомая добыча для участников перекрестного допроса. Но вот сомнений Савелий Васильевич как раз не ведал - и ни "затейнику-прокурору" (В.В.Набоков), ни высокооплачиваемому адвокату с толку было его не сбить.

Важно еще и то, что этот свидетель умел - через голову суда и сторон - обращаться к присяжным и апеллировать к неизбежно пестрой публике в зале.

Как сторож и как потерпевший он действовал практически одинаково: мужественно давал отпор, заставляя тем самым искусных воров-домушников переквалифицироваться в не больно-то умелых вооруженных грабителей. И, случалось, отбивал у них в последний миг уже сложенные в пузатые сумки трофеи. А главное, срывал маски и запоминал лица, чтобы тем убежденнее свидетельствовать потом на суде.

Помимо этой, благородно-разрушительной миссии по срыву преступных планов, была в деятельности ушедшего другая и, естественно, ничуть не менее важная сторона - созидание или, если угодно, восстановление. Главным реставратором страны он был не только по должности, но и по сути. Перечень его заслуг на данном поприще широко известен.

Главный реставратор страны, он был и одним из главных ее консерваторов. Не считая себя (и не будучи) действующим политиком, Савва Ямщиков, безусловно, принадлежал к официально не существующей "партии 1913 года". Именно Россия-1913 и была тем "объектом", восстановить который ему сильнее всего хотелось.

Россия-1913 - даже в ее идеальном, даже в ее мифическом преломлении - феномен более чем спорный; но только не для Савелия Васильевича; для него она была если не символом, то неотъемлемым атрибутом веры. Ее следы и руины он воспринимал чуть ли не как священные стигматы.

Его творческую и общественную деятельность (а одна тесно переплеталась с другой) отличали одинаковая истовость, одинаковое рвение, одинаковый, если угодно, фанатизм. Разумеется, фанатизм как свойство натуры - черта не слишком приятная и в бытовом общении, и, так сказать, в социуме, - особенно если сам по себе социум настроен на постепенное поражение и именует его реальной культурной политикой и/или разумным компромиссом.

Но честный человек - и на творческом поприще, и на общественном - просто не может не быть фанатиком.

Особенно, когда кругом - воруют.

Виктор Топоров

Публикация сайта http://actualcomment.ru

О НАХОЖДЕНИИ В МОСКВЕ ценнейших графических листов из Бременского Кунстхалле я знал давно и не понаслышке. Знал, что её украл, а не спас, как он заявлял, искусствовед-реставратор В.Балдин, грубо поправший законы военного времени. Он не мог не знать о специальном подразделении художников, музейных работников и реставраторов, созданном по приказу Верховного советского командования для изъятия трофейных ценностей у агрессора и отправки их в СССР. Смершевцы, не проморгай они мародёрство Балдина и его однополчан Баландина и Балакина (гоголевский набор фамилий), расстреляли бы воришек на месте преступления. Вернувшись в Москву с бременскими раритетами, Балдин не передал их в Музей им. А.С.Пушкина, а припрятал в своём загорском домике. Сотрудники музея архитектуры рассказывали о нелицеприятной истории, случившейся с Балдиным в 1947 году. Решил он продать прихваченный вместе с графическими листами богато украшенный драгоценными камнями кортик Геринга и был схвачен за руку бериевскими молодчиками. От суровой расплаты за грабёж и спекуляцию спас своего помощника замечательный русский архитектор А.В.Щусев, строивший тогда ведомство Берии на Лубянке. Бременские листы были переданы Балдиным в Музей архитектуры и незаконно оформлены в качестве дара. Подарки от воров получать в музейном деле не практикуется. Позднее "даритель" стал директором этого музея и считал "Бременскую коллекцию" своей, выжидая момента для её отправки в Германию.

Так получилось, что мне первому в Советском Союзе удалось поставить вопрос о снятии грифа секретности с неразбазаренных Хрущёвым и другими партийными лидерами трофейных ценностей. После серьёзных консультаций с тогдашним руководителем Международного отдела В.М.Фалиным - опытным политическим деятелем, дипломатом и блестящим знатоком искусства - началась реставрация отдельных экспонатов, постановка на учёт в музеях, показ на выставках, издание в каталогах и альбомах. Никакой речи о возврате трофеев в Германию быть не могло. Ведь так почитаемые либерастами США увезли наши ценности, награбленные нацистами, в форт Нокс и наложили столетнее вето неразглашения.