У стариков это происходит совсем иначе, хотя у них и много общего с детьми, но тут совсем другое дело, тут - совсем иначе. Особенно у стариков больных. Именно такой больной старик, со дня на день ожидающий смерти, и говорил ему о подобном восприятии. Он говорил, что, когда умирает кто-то из знакомых, больной, узнав об этом, временно успокаивается, расслабляется, будто смерть одна на всех и сейчас она занята пока совсем в другом месте, ей не до него, пока у нее есть работа. Это ему говорил старик, больной умирающий старик, и этому можно верить, потому что был старик его, Тогрула, отцом... Да что это за мысли, в конце концов? Что это я так раскиселился? - вконец обозлился Тогрул, встряхнул головой, отгоняя ненужные, бесполезные ему мысли, провел рукой по лицу, словно для того, чтобы проснуться si думать совсем о другом - необходимом, деловом, будничном...

Оставим это философам и писателям, пусть они разбираются, за это им гонорары платят, подумал он еще, и на этот раз, по-видимому, был прав. Надо думать о главном, сосредоточиться на главном, на истине, на истине... На истине?.. При чем тут истина?.. Белиберда какая-то... Истина сейчас в том, что он потерял голову, неважно себя чувствует, и надо принять аспирин и лечь спать пораньше. Вот тебе и истина... Истина! Вот ведь привязалось, подумал он, к чему бы это? Истина... Один его приятель, уже бывший приятель, поэт, лет десять назад, в самое что ни на есть застойное время в нашем обществе, когда о такой роскоши, как гласность, поэты, да и все люди могли лишь мечтать, на предложение садиться, когда ему говорили традиционное: "Садитесь, в ногах правды нет", - любил отвечать шокирующе и обескураживающе: "В ногах правды нет? - переспрашивал он с таким видом, будто ему впервые приходилось слышать подобное выражение. - Вы полагаете, что она - в за...? Что ж, вполне возможно, что вы правы..." Вот так он говорил, не обращая внимания на страшные глаза, которые строили ему окружающие, дабы избежать могущих быть неприятностей, когда бы их спросили: "Что же вы, драгоценные, не возражали?" - они бы вполне достойно могли бы ответить: "Да, мы вслух не возражали, к чему это - поэт, да к тому же пьяный - споров и трепотни потом не оберешься, но зато мы делали ему страшные глаза..." Вот так, такие вот дела... Правда, истина... К чему он это вспоминает? А к чему вообще приходит в голову то или иное, или снится определенный сон, а не тот, что хотел бы ты посмотреть?.. Поди разберись. Человеческая психика - темный лес, можно только делать вид, что разбираешься в ней, все равно ни один врач-психиатр не разбирается до конца в своем деле... Вот хотя бы мысли человека, ведь как трудно их локализовать, сосредоточить на одном чем-то, о чем бы человек ни думал, к определенным, нужным ему в данный момент мыслям примешиваются и мысли другие. Отец, например, в старости, когда Закир спрашивал его в шутку: "О чем задумался, дед?", отвечал вполне серьезно: "О многом". Вот так о многом обычно и думается, и вспоминается, когда думаешь о чем-то конкретном, о чем-то главном... Да... Черт побери, что же все-таки делать? Жесткие меры здесь могут напортить... Взять его нахрапом, вытрясти сведения?.. Что это даст?.. Еще больше обозлится? Еще больше?.. Когда же это он успел обозлиться? Кто его так обозлил? Уж не я ли тем, что безотказно выполнял все его желания? Купил ему мотоцикл, с уговором, что ездить будет только на даче, а теперь на нашей тихой улочке житья не стало соседям от его ежевечернего тарахтенья... Мальчишка явно попал в дурную среду, это ясно, но вот откуда он эту среду раздобыл? Откуда, если он был всегда занят? Я не могу понять, не могу понять, думал Тогрул. А может, еще не так страшен черт? Кастет... Может, мальчишеская бравада, озорство? Ведь говорил же, что не пускал его в ход, обнаружили в кармане, и у меня нет оснований не верить ему. Кастет... Черт побери, что приходит в голову - не пустил его в ход! Что приходит в голову, боже... Как будто это самое обычное дело, чтобы мой сын мой сын! - пускал в ход оружие!.. Оружие - это же подумать страшно. А что такое кастет, как не оружие? И нечего на этот счет заблуждаться и успокаивать себя. Самое настоящее оружие. Еще бы! Не пулемет же должны были обнаружить у него в кармане. Да, здорово ты мне подгадил, Закир, здорово, и в самый неподходящий момент. Хотя для такой истории все моменты неподходящие... Но все же именно сейчас это очень некстати получилось, сейчас, когда мои дела несколько пошатнулись... Нет, нет, конечно, не будем пугать себя, пока ничего страшного или непоправимого не произошло, но дела несколько пошатнулись, как говорится, акции упали на несколько пунктов, всего лишь, и это еще можно поправить, если взяться умеючи, и если меня не будет связывать по рукам собственный сын... Год назад, когда дела шли великолепно, без сучка, без задоринки, он и думать бы не стал столько об этом неприятном происшествии, легко замял бы его, через Закира пригласив в гости директора школы, и всё было бы сделано наилучшим образом, тогда бы он левой ногой мог бы оказать директору любую услугу, удовлетворил бы любую его паршивую просьбу, в пределах здравого смысла, разумеется. Но теперь все осложнилось, все очень осложнилось, и ему надо быть предельно осторожным, прежде чем кому-либо что-либо обещать... акции его упали на несколько пунктов, и все силы сейчас надо бросить на то, чтобы поднять их до прежнего уровня, поднять себя, свой авторитет и престиж в глазах начальства, убедить его, это начальство, в своей прежней преданности... Все силы брошены именно на это - и вдруг такая непредвиденная история, и вдруг такой неожиданный, предательский удар в спину. Что ж, надо действовать...

* * *

- Ты принес? - спросил мальчик в яркой желтой куртке со множеством английских слов на спине и груди.

Несколько мальчиков и Закир среди них стояли в туалетной комнате школы и уже опаздывали на урок - звонок отзвенел примерно с минуту назад, стало тихо в коридорах, но эта группа ребят, видимо, не спешила в класс.

- Ты знаешь, что здесь написано? - указал Закир на мелкую надпись на куртке мальчика.

- Что? - спросил тот.

- Много секса ведет к близорукости, - прочитал Закир.

- Ишь ты, полиглот...

- Ладно, не отвлекайтесь, - сказал другой, - давай, доставай скорее и пошли во двор, а то нас здесь застукают.

- Лучше в подвале, - подсказал рыжий, с веснушками мальчик с типичной внешностью маменькиного сынка.

Мальчик с перебинтованной левой рукой с таинственным видом полез в карман и извлек комочек газетной бумаги, в котором явно что-то было завернуто величиной с орешек. Он осторожно развернул газету, и в ней обнаружился темно-серый неровный шарик, внешне напоминающий пластилин.

- Ого! Здоровый баш. Дай нюхнуть.

- Э, не строй из себя бывалого шмаровоза.

- Бывалый, не бывалый, а бывалее некоторых,

- Ладно, отвали, дай понюхать.

- Э, тихо, тихо, не толкайтесь. Папиросы где?

- У меня.

- Давай сюда.

- Ты, что ли, будешь мастырить?

- А то кто же? Ты, что ли, фрайер?

- Тихо. Ша, я сказал. Дай ему, пусть замастьгрит.

- Он же половину просыпет, вот увидите...

- Не базарь, говорю тебе, отдай баш...

Когда все было готово, мальчик бережно сложил в нагрудный карман пиджака шесть папирос, начиненных анашой, и сказал:

- Пошли в подвал. Если кто сюда войдет - хана. По запаху поймут, что это не просто папиросы.

И все остальные, воровато оглядываясь, выходя из дверей умывалки, потянулись за ним на школьный двор...

Вечером Тогрул намного раньше обычного вернулся домой и застал Закира лежащим на диване с книжкой в руках. Соны дома не было.

- Где мама? - спросил Тогрул, но таким тоном, что без труда можно было бы догадаться - ему это абсолютно безразлично.

- Не знаю, - лениво отозвался Закир, переворачивая страницу. - Может, к портнихе пошла?..

Тогрул молча некоторое время шагал по комнате.

- Пап, - сказал Закир, - ты не мог бы точно так же ходить в другой комнате?