— Даже слишком много, — прозвучал за спиной Эрлина знакомый усталый голос.

— Тебе не следовало вставать, Айнагур, — сказал юноша. — Ты похож на смерть.

В последнее время главному абеллургу нездоровилось. Он почти не выходил из своих покоев и не пускал к себе никого, кроме Сифа.

— Не тревожься обо мне, мой повелитель. Я этого не стою…

— И ты при мне называешь его своим повелителем? — гневно спросил «бог». — Я знаю, почему он здесь появился. Ты воспользовался этим ничтожеством, чтобы он на время заменил меня. На то время, которое необходимо для выращивания моего нового тела. Я терпел его присутствие в моём дворце, но с каждым годом он раздражал меня всё больше и больше. Этот наглый мальчишка стал наводить тут свои порядки! Ему, видите ли, понадобилась своя гвардия, свой флот! А эти железные птицы… Он вздумал летать! Он! В то время как я всего лишь спускался с горы на крылатой тайпе. Он окружил себя чернью, всяким сбродом из Нижнего города… Он опозорил моё имя! Я ненавидел его всё больше и больше. Мне хотелось проучить его, но я не знал, как до него добраться. Потом я научился входить в его сны. Тебя я не трогал, Айнагур. До недавнего времени мне казалось, что ты просто ломаешь перед ним комедию, изображаешь его преданного слугу, терпеливо сносишь его выходки в надежде, что всё это ненадолго…

— Ты никогда не отличался проницательностью, — сказал Айнагур. — Ты никогда не умел мыслить самостоятельно… Впрочем, этого я и хотел. Ты не самое худшее из того, что я сделал в своей жизни. Ты просто моя очередная неудача. Мне жаль.

— Ты меня сделал? Ты сделал только тело. Ты всегда делал для меня тела! Сущность моя бессмертна. Я бессмертен! Я бог!

— Да, ты бог, — горько усмехнулся абеллург. — Тот бог, которого я достоин.

— Ты, кажется, любил меня, Айнагур, — в голосе «бога» Эрлин уловил искреннее удивление. — Я считал, что ты по-прежнему любишь только меня. Ведь с ним у тебя ничего не было. Не было! Я столько раз видел вас наедине…

— Ты как всегда ничего не понял. Мне жаль тебя. Я виноват перед тобой… Впрочем, я кругом виноват. У всех прощение не вымолишь. Тем более у мёртвых.

— Но я-то жив! У меня всего лишь нет тела. Я бессмертен! Я получу новое тело?

— Да, конечно… Всему свой черёд.

— Эрлин, — тихо произнёс абеллург после небольшой паузы. — Я должен тебе кое-что рассказать.

— Ты уже давно должен был это сделать, — сказал Эрлин.

Айнагур молча склонил голову.

Гинте приснилось, что она едет по роще саганвиров, пылающих светлым пламенем осенней листвы. «Ну вот, ты и вернулась в осень», — сказал Сагаран. Он вышел ей навстречу в длинной праздничной одежде. Санарит сверкал у него на лбу яркой золотисто-коричневой звёздочкой… Гинта соскочила с хорта и радостно кинулась к своему другу, но листья деревьев, среди которых он стоял, превратились в язычки пламени. Огонь стремительно разгорался. Вскоре он поглотил Сагарана. Напрасно Гинта заклинала духов огня, пламя не пускало её. Оно было совсем не горячее, но какое-то плотное. Гинта с удивлением обнаружила, что огонь постепенно превращается в воду. Она стояла перед сверкающим водопадом и никак не могла сквозь него пройти. «Странно, ведь я уже делала это», — подумала Гинта и проснулась.

«Вот я и вернулась в осень, — сказала она себе, поглядев в окно. — А ты нет… Я так хочу вернуть тебя, Сагаран…»

Прошло уже больше полугода с тех пор, как Гинта покинула Эриндорн, и всё это время её не оставляло смутное чувство вины. Зачем она бросила его? Нет, он, конечно, не одинок. У него есть Амнита, Диннар. Айнагур не причинит ему зла. До конца этого цикла никто не причинит ему вреда, и всё-таки она не должна была бросать его. Почему она так взорвалась? Он действительно не хотел ничего плохого. Он просто не понял… Нет. Кое-что он отказывался понимать, потому она и разозлилась. И всё равно не следовало так выходить из себя. Самое неприятное, что Рона, это ничтожество Рона, в чём-то была права…

Гинта поморщилась — тупая боль внизу живота отвлекла её от невесёлых мыслей. Всё правильно. Конец тигма, полнолуние…

Уняв боль, Гинта подошла к зеркалу и окинула свою фигуру внимательным, изучающим взглядом. Кажется, она и впрямь немного изменилась. Поправилась. Совсем чуть-чуть, но всё же заметно. И грудь выросла… По крайней мере, это уже можно называть грудью.

Вскоре после возвращения в Ингамарну Гинта стала девушкой. В четырнадцать с половиной лет. Поздновато.

— Это потому что твой организм истощён, — покачал головой старый Аххан. — Похоже, ты там очень много работала и ещё больше переживала. В ближайшее время никуда тебя не отпущу. В конце концов, дед я тебе или нет? И чтобы я пока не видел тебя в лечебнице. Помощников у меня хватает. А ты побольше ешь и побольше спи. Съезди в Хаюганну. Твоя тётя Зилла по тебе соскучилась. Кстати, Зимир скоро женится… Не пройдёт и года, как сама тёткой станешь.

«Вообще-то я уже и матерью могу стать», — подумала Гинта.

— Хорошо, что с тобой это дома случилось, — сказала Таома. — Где бы ты там совершила обряд?

— На поле за лундовой рощей недавно собрали урожай, — добавила она. — А вчера его вспахали и засеяли заново.

Ближе к ночи Гинта покинула замок. Она отправилась в поле одна. Когда в небе засияла яркая луна, она разделась и, украсив волосы цветами холы, несколько раз обошла поле, а потом долго лежала в глубокой борозде, всем телом ощущая тепло прогревшейся за день земли. Ночь выдалась ясная и звёздная. Гинте казалось, что сверкающий небосвод накрыл её огромным куполом и в целом мире есть только она, небо и земля — мягкая, ласковая, напоённая влагой и теплом солнечных лучей, бережно хранящая в своих недрах таинственный дар жизни.

— Мать-земля, — прошептала Гинта. — Поделись со мной своим плодородием. Не дай мне остаться сухой веткой на древе жизни, цветком, увядшим, прежде чем его семена падут в твоё благодатное лоно. Надели меня частицей твоей чудесной силы, позволь приобщиться к твоей великой тайне, ибо я, родившаяся женщиной, тоже хочу стать матерью и дарительницей жизни.

Потом она задремала, словно дитя в колыбели, и ей чудился невнятный ласковый шёпот, как будто кто-то очень большой говорил с ней множеством разных голосов. Она слышала, как там, в глубине, прорастают семена, как суетливо копошатся бесчисленные существа… Её меньшие братья и сёстры, не умеющие прославлять свою мать Гину, но тоже любимые ею. Гинте показалось, что она растворяется в этой любви. Перед лицом Великой Матери она была так же мала, как и эти твари, и в то же время она ощущала себя частью чего-то огромного. Небо надвигалось на неё. Оно уже было так близко, что она могла достать звёзды руками. Гинта больше не чувствовала своего тела. Она срослась с этим полем, словно семя, упавшее в борозду. Она растворилась в этой земле, и земля стала её плотью, а небесный великан спустился к ней, чтобы заключить в объятия…

Гинта очнулась от свежего утреннего ветра, искупалась в ручье возле рощи и отправилась домой. На широкой лесной тропе, ведущей к замку, она встретила гараниху. Это была зрелая, но ещё молодая самка, красивая и на редкость крупная. Она перешла тропу в нескольких шагах от Гинты, на мгновение остановившись и внимательно посмотрев на девушку большими тёмными глазами.

Через несколько дней Гинта с подругами и родственницами отправилась в мандаварский храм Гины, чтобы почтить богиню дарами. Глядя на древнее изображение Гинты в облике гаранихи, везущей на себе божественных близнецов, Гинта вдруг подумала о том, что тогда на тропе ей вполне могла явиться сама Великая Мать.

Служительницы храма окружили Гинту. Они поздравляли её со вступлением в пору зрелости и желали счастья. Многие из них хорошо помнили прекрасную Синтиолу.

— Богиня любила твою мать, — сказала старшая тиумида. — Она даже являлась ей. Гина не оставит дочь Синтиолы.

«Хотелось бы верить, — думала Гинта. — Может, богиня позволит мне хотя бы немного побыть счастливой. Хотя бы чуть-чуть. Как моей матери. Она любила и была любима. Это длилось недолго. Но это было».