Ежедневные беседы за прошедшие годы превратились для обоих в обязательный ритуал, которым нельзя было пренебречь. Во время общения машина считывала память человека, запоминала образ его мыслей и суждений. Иначе существовал риск, что после слияния в машине окажется чистая личность.

Вайону нравилось наблюдать, как меняется Пректон с каждым новым разговором. Его речь становилась всё богаче, суждения - шире, он научился выражать несогласие и недовольство, у него сформировались собственные вкусы. ИИ не любил авангардное искусство, зато находил совершенной классическую поэзию и охотно болтал на философские темы. Музыку запоминал в огромных количествах. Однажды Вайон из интереса подключил Пректона к голографическому редактору. Тот за полчаса создал трёхмерную картину, не скопировав ни одного штриха с уже существующих. В памяти Пректона хранилась вся Энвильская Государственная библиотека, чтобы можно было в полёте вспомнить любимые книги и «прочитать» новые.

Разумеется, все финансовые расчёты предстоящей экспедиции тоже вёл Пректон, помогая команде распределять средства. Это был очень любопытный ИИ, совавший порой свои антенны даже в политику.

Нельзя любить машину. А Вайон свою - любил. Может быть, совершенно зря, может, нет. Кто знает? Но заставить себя относиться к Пректону как-то иначе после сотен часов контакта и изнурительных совместных тренировок не мог.

Запищал коммуникатор, и Вайон нажал кнопку свободной рукой.

- Да, Джас?

- Возвращайся. Док велел тебе к восьми быть дома.

- Хорошо.

Флаер взблеснул корпусом, развернулся и помчался к городу.

Покоя не было.

Вроде бы и мысли не скакали в голове бешеными тараканами, и завтрашний день не пугал воображаемыми картинками. Даже ощущение приближающейся смерти не пугало.

Но покоя всё равно не было.

Вайон сидел на кровати и, не моргая, смотрел на груду личных вещей, разложенных на полу спальни, выделенной ему доктором. Десять лет назад он распродал всё имущество и перебрался к Рэтхэму с единственной сумкой на плече. А сейчас не знал, куда деть весь этот ненужный хлам.

Книги. Старые, пожелтевшие и новые, на кристаллических носителях. Коробки с коллекциями камней и минералов. Растопырившее крылья чучело пятнистой сиппы. Какой-то железный лом, недособранные боты. Одежды всего на несколько смен, вся неярких серых тонов. Ему не нужно было ни красоваться перед девушками, ни появляться «в обществе».

Но всё равно, этого слишком много. Небо за окном посерело. Дождь? Вон и капли забарабанили по стеклу. Интересно, а как звучит дождь, падающий на полиморфа? И одобрили бы родители? Мама наверняка сокрушалась бы, что он не пролезет в дом и непременно собьёт головой люстры. Сестрёнка - обрадовалась, что не придётся делиться тортом, обязательно шоколадным. Нарина хохотала бы до слёз.

Он медленно встал, подошёл к окну и упёрся лбом в стекло. Потом толкнул створки, впуская промокший холодный воздух и мелкие брызги. Влага ударила в лицо, запах земли и мокрой зелени отрезвил. Колючий комок в груди перестал ворочаться. Маета понемногу отпускала.

«Хватит жить прошлым. Если бы не Нари, и контракта того я не подписал бы».

И камень Пректона, как назло, уже вынули из машины и установили в трансплантационный аппарат. А так хотелось в последний раз услышать болтовню любопытного ИИ, опять без спросу забравшегося в дебри интервидения и раскопавшего там что-нибудь интересное.

Тихий предупредительный стук в дверь и щелчок ручки напомнили об ужине.

- Вы всё ещё маетесь с этим добром, юноша? - Рэтхэм заглянул в комнату и покачал головой, не сумев сдержать досады. - Бросьте, жаркое стынет. Перестаньте забивать себе мысли ерундой, лучше подумайте о том, как прекрасно готовит мадам Фобс.

Вайон улыбнулся и закрыл окно. Света он не зажигал, и теперь тёплая жёлтая полоска, покрытая тенью доктора, безуспешно пыталась спорить с поселившимися в комнате дождливыми сумерками.

- О да, мадам готовит прекрасно, - хоть убей, он не вспомнил бы сейчас ни единого дня, проведенного здесь! И вообще где бы то ни было. Как будто кто-то невидимый одним движением пальца стёр его память. Как никогда остро он чувствовал время вокруг себя, чувствовал, как оно спокойно утекает сквозь пальцы серебристыми ртутными капельками. С одной и той же скоростью. Не останавливаясь.

Кап.

Разлетелась ядовитыми шариками об пол ещё одна минута.

Кап.

Они сидят за ужином втроём: Вайон, Сайарез и Джаспер. В бокалах вино. На столе высокие витые свечи истекают жёлто-красными слезами воска. Шутки и смех. Тосты за удачу. Но не больше одного бокала за вечер. И ещё три часа улетают в никуда волной серебряных брызг.

Кап.

Последняя ночь одноглазо смотрит в окно зелёной луной. И он в последний раз ложится в постель. Зарывается в одеяло. Прячется от желания ощутить рядом кого-то больше, старше, сильнее себя. Никогда у него не было старшего брата.

Кап.

- Не бойся, - сказал голос верной машины. - Всё будет хорошо.

***

Энвила, Центр, 7:30 утра.

Операционный зал.

Вайон не мог идти сам. Его держали под руки две ассистентки-близняшки. Миловидные голубоглазые блондинки с одинаково закрученными локонами, с одинаковой небрежностью выпущенными из одинаковых причесок. С самого приезда, вот уже полтора часа, он цеплялся взглядом за эти локоны, тугими пружинками скачущие по щекам. Неизменный белый свет слепил глаза. Сливал воедино белые стены, белые халаты персонала, белую аппаратуру. Лишь изредка нестерпимое сияние разбавляли россыпи сине-зелёных голограмм с проекторов да блеск металлических частей оборудования.

В центре зала одиноко белела анабиокапсула с прозрачным верхом. Над ней искрилась широким выпуклым блюдом огромная линза. А ещё выше, уходя остовом куда-то в потолок, нависала трансплантационная машина.

Он не мог идти сам. Ноги подкашивались.

В голове звенела пустота. Лица проплывали мимо расплывчатыми пятнами. Голосов не слышно. А до капсулы тридцать шагов. Ноги ватные. Почему так жарко? Ему что-то вкололи? Он не помнил. Двадцать девять шагов. Надо пройти. Какой красивый локон у близняшки слева, тугой золотистой колбаской перекатывается по щеке. Ну давай же, ещё шаг. Надо пройти. Ещё. Ещё. Как горячо... Почему в животе поселился горячий еж? Вытащите его кто-нибудь. Ну пожалуйста! Язык не слушается. Надо пройти. А у правой близняшки такая же золотистая тугая колбаска.

Спрячьте меня!

Пожалуйста...

Он пошатнулся - удержали. Сквозь звон в ушах стали доноситься голоса, обрывки фраз. А ёж в животе из горячего стал ледяным.

- Готовьте инъекцию, семь кубиков ледоксила.

- Да, доктор.

- Запускайте агрегат. Пректона на прогрев в режиме стазиса.

Семь... Кубиков... Ледоксил? Искусственная кома?

Колени подогнулись совсем и отказал голос. Кричи не кричи, бестолку. И Вайон только шевелил пересохшими губами, повторяя одно за другим имена родных.

Если всё провалится, мы увидимся... где-нибудь?

Хоть где-нибудь?

Я так хотел бы иметь старшего брата.

С тихим гудением раскрылся стручок капсулы. Близняшки не стали ждать, сами уложили его внутрь. Затылок коснулся холодной металлической пластины. В позвоночник будто залили жидкий лед. Тело тут же онемело. Перед глазами внезапно замаячила фигура в сером костюме. Она казалась настолько чужой в царстве стерильности и белизны, что Вайон даже пришёл в себя. Кольнуло непонятным страхом - что здесь делает посторонний человек? Зачем? Какое застывшее неприятное лицо и рыбьи глаза... Как у... личинки? Незнакомец поймал взгляд Вайона, и тому показалось, что он проваливается в чёрные тоннели булавочных зрачков. Страх заставил и без того скачущее сердце сжаться судорожным комком, но странный человек уже исчез. Привиделось?

Короткая боль от укола в вену, мягкая тёплая ладонь Рэтхэма на мгновение сжалась на плече. И прозрачный купол закрылся, отсекая все - звуки, запахи, лица. Тело свело судорогой страха, но ни единый мускул не сумел даже вздрогнуть под действием нейропарализатора.