— Конечно, — ответил Джефферсон, чьи воспоминания об отце включали в себя зловонное дыхание, от которого за милю тянуло дешевым виски, кривую усмешку на вечно недовольном лице и пустые обещания продавца, которые говорили, что завтра будет лучший день.

     — Но... далеко за полночь, — продолжил Рэткофф, — я всегда выбирался из палатки и ложился на спину на улице, чтобы посмотреть на звезды и посчитать их. Там, где мы жили, их было великое множество. Такие яркие и светящиеся... они были похожи на реку, сотканную из света. Я думал, что я самый счастливый ребенок в мире, потому что родился там. Но теперь... когда я выхожу на задний двор и ложусь на траву в темноте, я не вижу ни одной звезды. Ни одной, понимаешь! Во всей этой темноте. Папа несколько лет назад умер, а мама... она жила в многоквартирном доме в Сарасоте. Я позвонил ей сразу же, как все это началось, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Хотел даже полететь туда, но, сам знаешь, все рейсы отменились, самолеты не взлетали. Я посоветовал ей найти убежище — одно из тех, что создавала Национальная Гвардия. Больше я ее не слышал. Надеюсь, ей удалось. Думаешь, ей удалось, Джефф?

     Джефферсон Джерихо слышал в его голосе мучительную мольбу. Он в жизни примерил на себя множество ролей: манипулятора, мошенника, человека, который ставил свои желания выше всего остального, человека, который презирал слабости других и мог на них играть, роль жаждущего власти, роль ненасытного любовника, если верить Регине... но сейчас, в этом страшном мире, с Горгоном, уверенно шагавшим вперед к тому, что, возможно, несло в себе смерть, и с несчастным человеком, у которого была глубокая рана на сердце и в душе — Джефферсон вдруг нашел в себе что-то новое. Новую роль, которую он пока не мог идентифицировать.

     Он сказал:

     — Конечно же, ей удалось, Берт. Без сомнения. Национальная Гвардия... эти ребята знали, что делали. Они обеспечивали людям безопасность. Многим людям! И твоей маме тоже, я уверен.

     — Да, — сказал Рэткофф, слабо улыбнувшись. — Я тоже так думаю.

     Джефферсон Джерихо всегда удивлялся тому, насколько легко люди давали управлять собой. Когда они просто хотели во что-то верить, работа, можно сказать, была уже наполовину сделана. А еще проще было, когда они нуждались в том, чтобы верить. Иногда встречались и крепкие орешки, которые отказывались обращаться в веру, но большинство были такими, как Берт — особенно, когда Джефферсон представал перед ними в рясе священника. С помощью собственной прозорливости он обнаружил в стихах Библии секретный код, который мог рассказать инвестору, какие акции покупать, какие продавать... это было удобно, особенно, учитывая природный талант самого Джефферсона. И ведь когда случались неудачи, и у кого-то из «Рисковых Игроков» терялись деньги, всегда можно было харизматично заявить, что на то воля Божья, призвать всех к смирению и напомнить о том, что Господь преподает всем урок. Но чаще всего дела шли по плану, и «Рисковые Игроки» исправно платили в фонд Джерихо добровольную ежегодную пятнадцатипроцентную комиссию от своей прибыли, причем, отдавали эти деньги от чистого сердца, они готовы были вкладываться в библию заработков, и бывший Леон Кушман через витражное стекло своей церкви смотрел на то, как пополняется его личная казна, а в разноцветном стекле пляшет радуга.

     О приютах, организованных Национальной Гвардией, он слышал лишь то, что они превратились в целые пропасти паники и насилия. Вероятнее всего, большинство этих убежищ были уничтожены, пав случайными жертвами боев между Горгонами и Сайферами. Похоже, мать Берта Рэткоффа погибла одной из первых, как и сотни тысяч или даже миллионов других людей по всему миру, и их кости и прах не будет обнаружен уже никогда. Вряд ли выжившие выберутся из той дыры, где они теперь прятались. Кем они теперь будут? Рабами для победителей? Ресурсами для их экспериментов над человеком? Новым оружием для новых войн в других мирах?

     Мои братья и сестры, подумал Джефферсон, в этом окне нет радуги. Мы оказались между двух огней, между двумя безумными силами и будем смяты ими вне зависимости от того, кто победит.

     — Да, — сказал проповедник. — Я уверен, твоя мама в порядке.

     А затем он увидел, что к ним что-то приближается по дороге.

     Поначалу ему показалось, что это лишь иллюзия. Мираж. Но... желтый школьный автобус?

     Воуп остановился. Его голова вдруг завибрировала так быстро, что почти растворилась в пространстве.

     — Мы остановим это транспортное средство, — сказал он.

     — Мальчик внутри? — спросил Джефферсон.

     — Да, — был ответ. И снова, — мы остановим это транспортное средство.

     Джефферсон пока не мог понять, собирается ли водитель этого автобуса тормозить. Воуп снова зашагал вперед, Джефферсон шел рядом с ним, а Рэткофф, вздрогнув и пошатнувшись на уставших ногах, поплелся чуть позади. Проповедник поднял руки и помахал из стороны в сторону, когда автобус приблизился.

     — Они не останавливаются, — взволнованно сказал Рэткофф. — Нам лучше уйти с дороги...

     Но Джефферсон продолжал махать, и вдруг автобус начал замедляться. Послышался скрип старых тормозов.

     Воуп сказал:

     — Слушай меня. Делай, как тебе приказано. Если возникнет любая, — он сделал паузу, подыскивая слово, — трудность, я убью каждого, кто находится в этом транспортном средстве.

     — Это может быть не так просто, — предупредил Джефферсон.

     — Мы заберем мальчика, — голос Воупа был лишен каких-либо интонаций. — Если возникнут какие-то трудности, я убью...

     — Нет, не убьешь, — возразил проповедник. Горгон повернулся к нему с яростным лицом, однако Джефферсон знал, что за угрожающим взглядом ничего не последует. Воуп не причинит ему боль сейчас, потому что тогда люди в автобусе увидят, как он падает на колени. — Я ведь должен возложить на него руки, так? — автобус уже остановился примерно в десяти ярдах перед ними. — И тогда нас телепортируют обратно... ну... куда надо? Если я должен пройти мимо тех, кто его защищает, тебе лучше оставить это дело мне. Ты ведь хочешь доставить мальчика живым? Верно?

     — Верно.

     — Тогда не бей тревогу раньше времени. Знаешь, что это значит? Это значит, что тебе следует отойти и позволить мне делать то, что я обычно делаю.

     Воуп, похоже, всерьез задумался об этом. Джефферсон почти слышал, как инопланетные шестеренки в его мозгу начинают скрипеть.

     Дверь автобуса открылась. Грубый женский голос крикнул:

     — Предупреждаю: малейшее подозрение, и я снесу им башку!

     — У них есть оружие, — сказал Джефферсон. — Примитивное для тебя, но смертельное для меня или Берта. Тебе не стоит беспокоиться о том, что тебе снесут голову, но нам — беспокоиться следует. Ты готов взять на себя ответственность за неудачу, если твои методы тут не сработают? Слышишь?

     Воуп ничего не ответил, но его руки не превратились в змееподобных чудовищ, а по шеям Джефферсона или Берта не начала разливаться боль.

     — Ты понимаешь, что нормальный человек должен моргать глазами хотя бы раз в несколько секунд? — спросил Джефферсон. Он заметил, как из автобуса вышли мужчина и женщина. У мужчины был «Узи», а у женщины «Кольт» .45 калибра. — Ты не моргаешь, и они очень быстро поймут, что ты не человек. Так что лучше веди себя тихо, не привлекай внимание и позволь мне поговорить с ними.

     Затем он обратил все свое обаяние к мужчине и женщине, вышедшим из автобуса, и заговорил с большим облегчением.

     — Слава Богу! Мы нашли кого-то, кто еще не совсем спятил! Мы весь день блуждали здесь, пытаясь...

     — Что вы здесь делаете? — резко оборвал Дейв, крепко сжимая в руке «Узи». Он угрожающе встал между Оливией и тремя незнакомцами.

     — Ну, — протянул Джефферсон, — уж точно не прогуливаемся для здоровья, сэр. Мы пытались найти безопасное убежище до наступления темноты.