Иногда селезень улетал на реку или на другие озера, но никогда там долго не задерживался — и в полдень обычно сидел на этом озерце. И вот сегодня я впервые не обнаружил Меченого... Мое беспокойство росло, так как день был уже на исходе, а с реки все чаще и чаще стали доноситься отдельные выстрелы торопливые дуплеты.

— Неужели ухлопали?! — повторил я вслух свою мысль.

Да! Нет больше Меченого. И то озерцо, к которому я всегда шел с такой радостью, вдруг сразу померкло. Оно стало каким-то безжизненным, пустым.

Далекая речка слилась с почерневшим лесом, и ее не стало видно, пора было возвращаться домой.

Перед уходом я в последний раз озябшими пальца сжал бинокль: мне показалось, что на озерцо сели утки.

«Наверное, чирята спрятались от непогоды...» — наводя бинокль на чернеющие перевернутые запятые, подумал я. Но через секунду чуть не подпрыгнул от радости: линзы бинокля превратили эти запятые в северных красавцев. Один из них был немного меньше, другой — с белой метинкой на кончике носа.

«Вот почему тебя так долго не было! — радовался я. — Ну что ж, теперь веселее будет. Перезимуете, на будущий год прилетайте вместе, ждать буду...» — и это померкшее было для меня озерцо опять ожило: даже топкие, заболоченные берега его показались живописными...

Подмосковье, деревня Вертячье, 1956

ПОДАРОК ОХОТНИКА

Никогда в жизни я так не ждал снега, как в ту позднюю сухую и морозную осень. Снега не было наперекор всем календарным срокам.

Перед сном я по нескольку раз выбегал из дома: все старался угадать, какая будет завтра погода. Да и спал тревожно, чутко, а проснувшись, льнул к окну. Но там перед глазами вставала та же бесснежная картина сухой и морозной смоленской осени. И не только я один с таким нетерпением ждал хотя бы мелкой пороши, вся наша шестерка истребителей-волчатников не находила себе места.

Как-то поздним вечером в просторной пятистенной избе, одиноко стоящей на отшибе глухой лесной девушки, мы всей группой сидели за длинным столом пили обжигающий чай.

Самый молодой и темпераментный изо всех нас Володя Гаврилов не выдержал:

— Скоро отпуск кончится, а мы еще ни одного волка не ухлопали. Сколько можно так чаи гонять да соснами любоваться?!

Все будто только и ждали начала этого разговора, чтобы излить свои разочарования. Поднялся разноголосый и бестолковый шум, какой иногда бывает на бурных собраниях при обсуждении назревшего неотложного вопроса. Но когда все нашумелись вдоволь и за столом водворилась относительная тишина, с табуретки поднялся уважаемый нами егерь Грознов.

— Зря вы раньше времени паникуете, товарищи! Есть выход из положения! — И, не дожидаясь вопросов, Иван Васильевич начал излагать свой план.

Об этом скромном, умном человеке мне хочется сказать несколько подробнее. Иван Васильевич Грознов родился и вырос в лесу. С раннего детства он все прожитые годы посвятил борьбе с хищниками и браконьерами. Когда я впервые познакомился с Иваном Васильевичем, то узнал, что при его участии уничтожена не одна сотня волков. Такую внушительную цифру редко кто мог назвать даже из тех товарищей, которым приходилось охотиться на волков с аэросаней и вертолетов. В брянских, смоленских, тульских и калининских лесах Иван Васильевич чувствует себя как дома.

Несмотря на свои годы, егерь с черным как смоль кудлатым чубом выглядел моложе любого тридцатипятилетнего мужчины. Лишь небольшая сетка мелких морщин на худощавом лице да две глубокие складки, залегшие на широком открытом лбу, говорили о возрасте этого человека.

Иван Васильевич предложил: не дожидаясь снега, начать оклады.

Кажется, немного сказал человек, но как после этого закипела работа!

Мы за вечер тщательно подготовили все охотничье снаряжение: проверили рюкзаки, одежду и даже успели перемотать заново все шнуры с флажками, оставалось лишь прихватить с собой провизию, и можно было отправляться в любую дорогу.

В ту же ночь, перед рассветом, наш егерь вышел на вабу[1], а все остальные члены команды, разбившись на две группы, разошлись по заранее намеченным местам на подслух[2]. Обычно на вабу и подслух ходят в конце лета вечером, перед заходом солнца, но тогда был не август и мы искали не логово с волчатами, а уже взматеревший выводок. Это обстоятельство усложняло дело, так как в такое время года волки на дневку в логово не ложатся, а останавливаются там, где им заблагорассудится.

По рассказам местных жителей, волчий вой часто слышался с соседнего мохового болота, и одна наша группа расположилась неподалеку от него. Я же с Андреем Ивановичем, старшим команды, седым, не годам энергичным человеком, стоял на высоком пригорке около небольшой копны. Прижавшись друг к другу, мы прислушивались к ночным звукам. Было так тихо, что даже слышалось шуршание и писк мышей под сеном. А высоко над нами, в молочно-голубом просторе светлячками мерцали крохотные звезды ярко горел золотой серп месяца. Где-то далеко-далеко взбрехнет собака — и опять тишина...

Но вот по ту сторону болота низким густым басом матерого волка затянул звериную песню наш егерь. Андрей Иванович слегка толкнул меня в бок.

— Василич вабит. Теперь примечай, откуда ответят...

Я весь обратился в слух, но ответа не слышал. Через некоторое время вторично провабил егерь — и опять никакого ответа. И лишь после третьего подвыва из глубины соседнего болота раздался мощный и грубый вой вожака стаи. Видимо, не вытерпел старый разбойник такого нахальства со стороны пришлого волка, который своим вторжением в чужие владения нарушал неписаные звериные законы.

Андрей Иванович быстро срезал ветку и положил ее в том направлении, откуда ответил волк, и, потирая озябшие руки, весело сказал:

— Ну, для начала неплохо! А сейчас в избу! До света еще успеем обогреться, а потом и за дело...

Утром, едва рассвело, вся наша команда была уже на ногах. Наскоро выпив по стакану горячего чая и сунув в карманы рюкзаков немного провизии, мы тронулись в путь.

Как удивительно быстро меняется погода! Вот только перед рассветом было тихо и спокойно, а чуть позже сильный порывистый ветер начал швырять нам в лицо остатки скрюченных листьев осин и с треском ломать на березах сухие ветки. Взлохмаченные ели и сосны безжалостно сыпали на нас колючую ледяную пудру-иней.

Миновав густые заросли, мы вскоре с подветреной стороны подошли к месту, откуда перед рассветом ответил Ивану Васильевичу волк. Небольшая, с километр в длину и метров триста в ширину, сильно заболоченная впадина находилась в окружении гигантски строевого леса, Б центре этой впадины, из замерзшей ржавой болотной жижи, ощетинившись низкими елями и густым мелким осинником, одиноко торчал круглый мшистый островок. Около самого леса болото поросло чахлыми березками, вблизи которых, по берегу, грязной лентой тянулась давно не езженная проселочная дорога. На этой дороге мы обнаружили ровную цепочку волчьих следов. Исследовав их, Иван Васильевич определил количество волков в стае. Их было шесть. Двое матерых и четверо прибылых. Звери подошли к болоту, а дальше следы исчезли.

Оставалось совсем немного: перебраться на островок и начинать оклад. Но как перебраться? Володя Гаврилов хотел было испробовать прочность льда полез в болото, но через несколько шагов лед треснул, и Володя по пояс увяз в трясине. Дело осложнилось. Волки, казалось, были рядом, а не возьмешь. Я не знаю, сколько бы еще времени мы ломали себе головы и что бы предприняли, если бы не Иван Васильевич. Он предложил срубить каждому из нас по два небольших деревца и при помощи их, как на лыжах, преодолеть препятствие. Получилось как нельзя лучше. Площадь опоры значительно увеличилась, и мы все благополучно перешли болото. На острове, разбившись по трое, мы с обеих сторон сразу же потянули шнуры с красными флажками. И вскоре весь островок, словно объятый пламенем, был охвачен кольцом трепещущего на ветру алого кумача.