Мы готовы уже были поздравить друг друга с удачей. Кроме всего, за уничтожение этих серых разбойников нашей команде в виде поощрения разрешалось еще отстрелять и одного лося.
Один лишь Иван Васильевич не разделял нашего веселья, он по-прежнему выглядел строго собранным и о чем-то напряженно думал.
— Что вы радуетесь раньше времени? — укоризненно покачал он головой. — Становитесь-ка лучше на номера! А там видно будет!
Оставив с собой Гаврилова, Иван Васильевич отправился с ним в противоположный конец острова в загон. Нет ничего прекрасней того душевного волнения, которое испытываешь в ожидании на номере.
Ведь именно сейчас от твоего умения слиться с окружающей местностью, выдержки и меткого выстрела зависит весь результат охоты.
Но вот с другого конца острова послышался шум и глухое постукивание палок о стволы деревьев. Шум постепенно приближался. Это Иван Васильевич с Володей начали загон. Я, замаскировавшись по грудь в ветвях густой ели, почти не дыша, стоял с взведенными курками. Правее и левее меня неподвижными пнями замерли под березками остальные наши стрелки. Постукивание палок и весело перекликающиеся голоса загонщиков все приближались. Серые лобастые волчьи головы с секунды на секунду должны были появиться на предполагаемых звериных лазах. Я, казалось, врос в ельник. Но совсем уже близко были слышны голоса загонщиков, и мы видели, как они, цепляясь одеждой о кустарники и прыгая по кочкам, спешили к нам, а волки так и не появились...
— Разрядить ружья! — послышалась невеселая команда старшего группы.
И снова, и не раз мы опять ходили на вабу и подслух, обкладывали такие непролазные чащобы и овраги в лесу, в которых, казалось бы, наверняка должны были быть волки, но... все впустую.
— На переходах отвечают, — говорил Иван Васильевич. — Но ничего, придется заготовить приваду.
И вот после ночных подслухов и безрезультатных окладов мы всю оставшуюся половину дня стали использовать на поиски падали.
Три дня мы бродили по окрестным деревням, колхозам и фермам в поисках павших животных, но так нигде ничего и не нашли. Некоторые из нас начинали уже поговаривать о том, что чем мучить себя в напрасных изнурительных поисках, лучше бы отстрелять лося и пустить его на приваду.
Но вот однажды к нам в избу прибежал пастух и рассказал: волки, перебравшись через Днепр (который в этих местах не шире любой мелководной речушки) напали на старую водовозную клячу, щипавшую на берегу сухую пожелтевшую траву. Подбежавшим пастухам удалось отогнать волков, но было поздно — с перерезанным горлом животное погибло.
Мы только что вернулись из очередного безрезультатного оклада и, несмотря на усталость, не теряя времени, сразу же вышли к месту происшествия. Там выяснили, что хищники, когда за ними погнались люди бросили свою жертву и, легко перемахнув реку, скрылись в густом ельнике.
Попросив у председателя колхоза подводу, мы перевезли к опушке леса отданный нам труп лошади. В эту ночь, чтобы не отпугнуть от привады волчьего выводка, мы никуда не ходили. А утром, проходя стороной по дороге, увидели, что вся трава вокруг трупа лошади истоптана волчьими лапами.
Но вот когда уже все было подготовлено к уничтожению волчьего выводка, а в воздухе, весело кружась, полетели на землю первые снежинки, нас с Володей Гавриловым срочно вызвали телеграммой на работу...
С тех пор как мы расстались с друзьями, прошло более двух лет. Трудовые недели, напряженная учеба по вечерам и забота о семье — все это так затянуло меня в кипучий водоворот жизни, что та замечательная, хотя и не совсем удачная облава стала постепенно забываться.
И вот однажды, как-то выбрав время, я заглянул в охотничий магазин на Неглинке. Там, у охотничьих товаров, повстречал нашего уважаемого егеря.
— Ба! Кого вижу!!! — вскрикнул Иван Васильевич и радостно стиснул мои плечи своими крепкими руками. Долго и много говорили мы с ним в этот день. В памяти сразу отчетливо и ясно всплыли все чудесные картины и эпизоды из нашей жизни, проведенной в затерянной среди лесов и болот смоленской деревушке. От него я и узнал, как на следующий день после нашего отъезда они по первой пороше почти рядом с привадой зафлажили и уничтожили волчий выводок.
Я слушал и радовался: ведь мы с Володей Гавриловым тоже вложили частичку своего труда в это дело.
— Ну а как вы на лося поохотились? — поинтересовался я.
— Это на какого лося-то? — наморщил лоб Иван Васильевич.
— Да на того, что за уничтожение выводка полагался.
— А-а-а...— протянул он.— Не стал я по нему стрелять, друг...
— Почему же, Иван Васильевич?! Ведь такая возможность редко предоставляется, — удивился я.
— Да уж не знаю, что тебе сказать на это... — задумался егерь. — Поймешь ли меня? А хотелось бы, чтобы понял...
— Говорите все, а я постараюсь вникнуть в суть дела, — попросил я Ивана Васильевича.
— Ну хорошо... — подумав, согласился он. — Когда я подходил к тропе, то нашел груду костей, видно, неделю тому назад волки лося задрали. Посмотрел я на них, а они белее снега, все мясо начисто обглодано: пожалел я, конечно, что мы раньше с волками не разделались, и пошел дальше... Выбрал удобное место для стрельбы, встал и затаился. Все наши ребята в загон пошли: почетное право выстрела мне решили предоставить. И вот я стою, а груда костей у меня на головы не выходит. И тут, как на грех, лось на тропе появился. Голову назад задрал, ноздри раздуты и дрожит весь — видно, недоброе почуял. Поднял я было ружье, прицелился, а мне вместо лося опять обглоданные кости представились. И дрогнула у меня рука, брат. Понял я — неправое дело совершаю. Ведь эти белые кости на нашей совести: ухлопали бы мы волков неделей раньше, и костей бы не было. А так выходит — вместо одного положенного мы двух сохатых из леса вывезем, несправедливо получается. Пусть, думаю, живет себе с миром за счет нашей лицензии. Как подумал я так, и на душе просветлело. И лось как-то сразу успокоился. Стоит себе и переминается с ноги на ногу, вроде бы поблагодарить хочет и стесняется. Тут я пальнул вверх, для острастки, он вздыбился, махнул в чащобу, да и был таков.
Смоленская область, 1958
ИЗ ОКНА ВАГОНА
В начале ноября я ехал в Ашхабад. На рассвете тепловоз перетащил наш пассажирский состав через амударьинский мост, и мимо окон вагонов замелькали колхозные бахчи: всюду дыни и дыни, сплошное дынное море...
Из-за далеких песчаных барханов верблюжьим горбом показалось искрящееся солнце. Оно коснулось своими огненными лучами сиреневых макушек цветущего гребенчука и, не утолив жажды скудными росинками, раздуваясь от гнева, безудержно поползло вверх накалять и без того растрескавшуюся от безводья землю.
— Смотрите, какая красивая птица! — крикнул кто-то из пассажиров. Все бросились к окнам.
— Да это же фазан! — сочным басом произнес какой-то пожилой мужчина.
Достаточно было мне услышать слово «фазан», как я спрыгнул с полки. Высунувшись из окна вагона, я с волнением следил за любителем тугаев и непролазных крепей.
Петух, не боясь несущегося со всей скоростью тепловоза, спокойно что-то склевывал неподалеку от железнодорожного полотна.
Чем дальше мы ехали, тем обширнее становились бахчи и все больше встречалось жирующих фазанов. Сереньких курочек-фазанок не было видно, зато петухи живым огнем горели в своем пышном наряде. Некоторые из них перелетали небольшими партиями, и тогда, низалось, в воздухе появлялись разноцветные ракеты.
Вдруг на маленьком свободном клочке земли — дальше начиналась сплошная стена гребенчука и саксаула — я увидел множество сгруппировавшихся фазанов. Они так плотно находились друг около друга, что не было никакой возможности их сосчитать.
Мне казалось: если бы собрать все бриллианты мира и, перемешав их с червонным золотом, рассыпать рядом на такой же площади, то даже эти драгоценности померкли бы при сравнении с живыми красками птиц. Шевелясь в лучах восходящего солнца, фазаны переливались всеми цветами радуги и были бесподобны в своей неописуемой красе.