Невдалеке от палаток распласталась густая, начинающая выгорать, перестоявшая луговая трава.

Как-то, бродя по траве, Михаил чуть было не наступил на куропатку. Серенькая курочка с шумом вылетела из-под ног и, пролетев несколько метров по прямой, опустилась в траву. Михаил вначале опешил от неожиданности, но когда успокоился, то увидел небольшой тальниковый кустик, а под ним гнездо. В гнезде лежали бледно-оливковые яички. Михаил не стал их трогать, а поскорее увел от гнезда наших ребят.

С этого дня только и было разговоров, что о гнезде и ожидаемом выводке. Ребятам очень хотелось увидеть цыплят, и они боялись пропустить тот торжественный момент, когда куропатка-мать выведет своих малышей на первую прогулку. Рыбалка была забыта, и, чтобы находиться ближе к гнезду, дети полностью переключились на ловлю мальков. Метрах в тридцати от куста, под которым сидела куропатка, блестела небольшая лужа, и они с утра до вечера черпали из нее банками мелюзгу и поочередно носили в залив или пускали в протоку.

В то утро все были заняты делом: дети возились с мальками, женщины варили уху, Михаил носил дрова, а я готовился к чистке ружья. Собрал шомпол, разложил тряпки и только хотел было отделить стволы, как вдруг услышал крики детей. Поняв, что произошло что-то неладное, я машинально схватил ружье, патроны и побежал.

Ребята с перепуганными лицами стояли в черной взбаламученной луже и, глядя на куст, орали во весь голос. Под кустом сидел седоголовый болотный лунь. Длинные костлявые лапы его намертво приковали куропатку к земле, а острый крючковатый клюв яростно терзал трепыхающуюся жертву. Во все стороны, как из-под ударов по вспоротой подушке, разлетались перья. Лунь так был занят куропаткой, что не заметил появления взрослого, а на вопли детей не обращал никакого внимания. Только когда сухо щелкнули взводимые курки, пернатый хищник взмахнул крыльями и взлетел. Но грохнула моя «тулка», и разбойник распластался на ветках. С убитым лунем и растерзанной куропаткой мы молча поплелись к палаткам.

После гибели куропатки ребят словно подменили. Не слышно стало веселых игр, прекратилась ловля мальков, и купаться-то стали они с неохотой. Больше всех переживал самый маленький, Витюшка. И куда только девалась его подвижность. Он то и дело хныкал и, размазывая по щекам слезы, приставал к матери: «Мам, а цыплятки без курочки не выведутся?.. И мы их не увидим?.. Да? Они все, все теперь ум-ум-умрут...»

Глядя на детей, приуныли и взрослые. Все ходили какие-то хмурые, подавленные, как больные: жаль было и куропатку, и сникших ребят, и обреченных на гибель, готовых вот-вот проклюнуться птенцов.

«Чем и как помочь будущему куропаточьему выводку?» — раздумывали мы с Михаилом. Так мы ничего и не придумали, но, чтобы яйца не остыли, решили прикрыть их на ночь теплой курткой. Прихватив с собой куртку, на заходе солнца мы подошли к кусту. В порыжевшей траве всюду перекликались несмолкаемым стрекотом кузнечики. Чуя приближение вечера, на озере дружно квакали лягушки. Вдруг среди этого разноголосого вечернего концерта мы ясно расслышали тонкое и нежное попискивание.

— Слышишь? Цыпленок пищит!.. Вылупился, сирота... — вздохнул Михаил и осторожно раздвинул ветки тальника.

Над гнездом, словно грозная и драчливая наседка, взъерошив перья и растопырив крылья, приподнялся куропатич-отец. Мы обрадовались, что у цыплят появился такой бесстрашный, ревностный защитник семейства, и, забыв куртку, подобно озорным мальчишкам, наперегонки побежали к палаткам: хотелось поде литься этой радостью с остальными.

ОБИДА ЛЕСНИКА

Целыми днями мы купались, рыбачили, загорали, и ничто, казалось, не могло больше нарушить нашего спокойного отдыха, но... За неделю до отъезда, загорая на горячем песке у залива, кто-то из нас увидел прибитую к отмели громадную мертвую рыбину. Вздувшаяся бочонком, почти двухметровая рыбина оказалась самкой осетра. Начиная с хребта, до самого брюха у нее зияла глубокая кривая рана. Из раны черным просмоленным канатом тянулась протухшая икра.

— Не перевелись, видать, еще у нас браконьеры чтоб им ни дна ни покрышки! — выругался Михаил. — Ну куда ее теперь? Ни себе, ни людям, вода и та отказалась. Одно остается — закопать, иначе весь остров тухлятиной пропахнет...

Мы выкопали глубокую яму и только хотели столкнуть туда рыбу, как вдруг увидели отвалившую от соседнего острова лодку-плоскодонку. В ней сидел какой-то мужчина и, ловко работая веслами, быстро приближался к нашему берегу. Когда нос лодки мягко ткнулся в песок, незнакомец крикнул:

— Помогите, пожалуйста, кулас[3] вытянуть! Одному тяжеловато!

Мы помогли.

— Вот спасибо! Ну а теперь будем знакомиться, — проговорил он, внимательно рассматривая нас голубыми-голубыми глазами, и протянул шершавую ладонь. — Борис Георгиевич Кротов, лесник...

Это был первый человек, которого мы увидели на острове. Невысокого роста, щуплый, с коричневым, обветренным худощавым лицом, он по сравнению с рослой, атлетической фигурой брата выглядел подростком, и если бы не седые кольца волос, выползшие из-под выгоревшей форменной фуражки, да мозолистые, с вздувшимися венами натруженные руки, то ему можно было бы дать не больше семнадцати.

— Ну, как вам здесь живется-можется? Комары еще не заели? — ласково улыбнулся наш новый знакомый. — Давненько я сюда не заезжал... Вот саженцы решил попроведать. Этой весной льдиной тут все деревья перекорежило, одна только вон та ива и осталась, да и она, видать, скоро уж отживет свое. Да... понаделала льдина хлопот: я, почитай, всю весну здесь с посадкой молодняка провозился... Ну а вы чего такие все квелые? Иль приключилось что?

Мы молча подошли к яме, и он увидел рыбу. Лоб его сразу как-то взбугрился морщинами, и он на глазах постарел.

— Надо же, опять икрянка попала... Эх, когда это только все кончится... — тяжело вздохнул лесник. — На прошлой неделе к моему острову такую же прибило, месяцем раньше белужонка закопать пришлось...

— Борис Георгиевич, неужели нет никакого сладу с браконьерами? — спросил Михаил. — Ведь и законы у Нас сейчас строгие, да и рыбнадзор не дремлет. Не пойму, в чем дело?..

— Если бы только одни браконьеры... — задумчиво и тихо произнес Борис Георгиевич. — С ними-то проще, а вот попробуй-ка конструкторов наших урезонить, вот ведь где загвоздка...

— А конструктора-то здесь при чем? — не понял Михаил.

— Как при чем?! — чуть не вскрикнул Борис Георгиевич. — Мало рыбы перетравлено сточными водами, так нет, на их рыбьи головы еще всякие быстроходные посудины попридумывали. Ты придумывать-то придумывай, да и о другом не забывай! Как пронесется эта самая посудина по Волге-матушке, так и жди после нее вот такого тухлого гостинца,— он толкнул в яму начинающую разлагаться икрянку. — Косая рана у нее от чего, думаешь? Нет, не от багра и не от остроги. Винтом ее так полосануло, понятно?! А чего бы тот винт-мясорубку вовнутрь корабля не спрятать? Так нет, наружу выставили. Вот так-то, а ты говоришь, при чем... Я не против новой техники, но ежели доверил народ тебе мозгами ворочать, так ты ворочай, все предусмотри. А то вначале сделают, наломают дров, а потом одни ахи да охи получаются... Много повидал я на своем веку всяких кордебалетов, ко всему попривык, да к одному не могу привыкнуть: как увижу загубленную рыбу или порубанное дерево, так, поверите, ночи не сплю, и сердце щемить начинает...

Быстро пролетела последняя неделя августа, и как-то незаметно подошел тот день, когда нужно было возвращаться домой, в далекий город. Очень не хотелось покидать чудесный, пригретый жарким солнцем остров, но кончился отдых: одним пора было садиться за парты, другим — браться за работу.

Отплывали мы рано утром, когда солнце только что начинало показываться из-за верб соседнего острова. Его первые лучи лизнули макушку ивы и крохотными искорками поползли вниз по влажным от росы темно-зеленым продолговатым листкам. И когда мы, миновав залив, выплывали на протоку, то вся ива словно вспыхнула крохотными бенгальскими огоньками. А наши надутые резиновые лодки, равнодушно покачиваясь на волнах, все дальше и дальше уносили нас от этой позолоченной старушки ивы и гостеприимного острова.