Поселок Сасыколи, 1965

ЗАЯЧЬЕ УБЕЖИЩЕ

КОСОЙ-РЕГУЛИРОВЩИК

Я работал на аэродроме. По долгу службы перед началом полетов мне всегда приходилось осматривать взлетно-посадочную полосу, рулежные дорожки, а если намечались парашютные прыжки, то и все летное поле аэродрома.

Заячьи следы попадались чуть ли не на каждом шагу, но после того как я убедился, что аэродром стал для зайцев убежищем, меня заинтересовало: где они прячутся?

Стоянки самолетов — это места бесконечного движения и шума. О взлетно-посадочной полосе, рулежных дорожках и думать нечего: там взлетают, садятся и рулят самолеты. А по летному полю, сколько я ни ездил на машине, ни разу не поднял ни одного зайца. И не только я, мои коллеги по работе тоже удивлялись: «Все в следах, а не найдешь! И где только сидят?»

И вот, готовясь как-то к ночным полетам, я осматривал взлетно-посадочную полосу. В тот день, помню, у нас, как никогда, до обеда были интенсивные полеты, а после обеда часа три подряд беспрерывно сыпал снег. Но вдруг налетел шквальный ветер, растрепал висевшую над аэродромом тучу, и опять заулыбалось солнце. На полосу выехали снегоочистительные машины, и через некоторое время полоса была очищена.

Пока я ездил по аэродрому, наступили сумерки, и аэродром украсился разноцветными огнями. С обеих сторон полосы ровными цепочками выстроились золотистые посадочные огни, по обочинам рулежных дорожек светло-синие, а у стыков полосы с рулежными дорожками и перемычками горели красные огни светофоров. Эти светофоры мы использовали как сигнализацию. Сядет самолет, пробежит по полосе, и, где загорится зеленый свет вместо красного, летчик без слов понимает, куда ему следует заруливать.

Я уже почти заканчивал осмотр, как вдруг на одном из стыков полосы с рулежной дорожкой увидел снегоочистительную машину.

«Этого еще не хватало! Скоро полеты начнутся, а она у полосы торчит...» — возмутился я и, подъехав к машине, крикнул водителю:

— В чем дело?!

— Да вот не знаю, ехать или нет? — водитель приоткрыл дверцу кабины. — Светофор то зеленым, то красным мигает...

Взглянув на светофор, я решил проверить. Но не успел сделать и пяти шагов в сторону светофора, как из-под него со снежной лепешкой на голове подобно вихрю вымахнул здоровенный русачина и понесся вдоль обочины.

— Тю-тю-улюлю! — заулюлюкал и засвистел ему вдогонку водитель.

— Надо же, под запретный красный свет забрался! Знает, хитрец, где его никто не тронет... — рассказывал он потом вызванному мной электрику.

Пока электрик выяснял и устранял причину неисправности светофора, я ради любопытства опять проехал по полосе и из-под красных огней поднял еще двух зайцев. Но что интересно, на машине я подъезжал к светофорам почти вплотную — зайцы не поднимались, а стоило только оставить машину поодаль и сделать несколько шагов в сторону залегшего зайца, как он моментально вскакивал.

— Что там было? — спросил я у электрика, когда тот закончил работу.

— Ерунда, контакты отошли. А этот косой, видно, на кабеле подводки лежал и дрожал от страха, вот и мигало, — ответил электрик.

Я когда-то я читал у Спангенберга, как на одном маяке, чтобы укрыться от зорких глаз полярной совы, гага устроила гнездо под стволом стреляющей пушки, так, наверное, и зайцам безопаснее было целыми днями слушать рев взлетающих самолетов под красным светом, чем на просторе хотя бы раз услышать звук ружейного выстрела.

ЖИВЫЕ ИГРУШКИ

Шла подготовка к полетам, и каждый занимался своим делом. Летчики и штурманы возились с картами, полетными листами, консультировались у синоптиков о погоде; механики, вооружившись ключами и отвертками, копошились у расчехленных самолетов; радисты проверяли связь.

Я, осмотрев взлетную полосу и рулежные дорожки, поднялся на командный пункт, чтобы подготовить свое рабочее место и произвести необходимые записи в журнале руководителя полетов. Наш командный пункт находился на самом верхнем этаже здания в светлом, остекленном со всех сторон витринными стеклами, восьмигранном помещении. С этой вышки, как мы называли командный пункт, хорошо было видно не только все летное поле аэродрома, но даже близлежащие дачи в редком лесу и деревни на противоположном берегу реки.

— Опять появились... — услышал я недовольный голос поднявшегося на вышку моего помощника Виктора Гусева.

— Кто? — не понял я.

— Да бродяги эти, на которых прошлый раз летчики жаловались...

— А-а, собаки, — догадался я. Покончив с писаниной, спросил Виктора: — Где?

— Во-о-он вдоль полосы идут...

Я посмотрел в ту сторону, куда показывал Виктор, и увидел трех здоровенных псов.

Это были обыкновенные беспородные дворняги, только очень крупные. Один из них — рыжий, с длинным, как у лисы, хвостом, два других — черные, с белыми пятнами на боках, по-видимому, близнецы. Шли они степенно, часто останавливались и, понюхав землю, продолжали шествие.

— Прибавилось нам с тобой заботы, Виктор, — глядя на собак, проговорил я. — Если на взлете или при посадке такой пес угодит под самолет — беды не миновать. И откуда они взялись?

— Это все забавы дачников, чтоб им ни дна ни покрышки! — ругнулся Виктор.

— За что ты их так костеришь? — удивился я. — Чем они тебе насолили?

— Если бы мне одному... — вздохнул Виктор. — Правда, не все они виноваты, многие из них хорошие люди, но как в природе бывает: один сотворит зло, а тысячи других потом за это годами расплачиваются. Вот недавно в газете писали: какой-то директор дал команду спустить в озеро фабричные отходы, и теперь в том озере ни рыбы нет, ни купаться нельзя. Из-за одного головотяпа сотни людей отдыха лишились... Так вот и у нас в поселке с дачниками получается. Давно живу я в этом районе и из года в год наблюдаю одну и ту же картину. Приезжают к нам на лето дачники, и некоторые привозят с собой щенят, кошечек, а то как же, деточкам на даче будет скучно, им нужна живая «игрушка»! — передразнил Виктор кого-то, и серые глаза его сузились. Потом, успокоившись, продолжил: — Ну, живут такие дачники лето, к осени на городские квартиры подались. За это время из кошечки котище получился, из щенка пес вымахал. В городе большая «игрушка» н тягость — за ней ведь ухаживать надо. Вот и бросают эти «игрушки» на дачах без всякого стыда и совести! А «игрушки»-то живые, есть хотят. Начинают они рыскать по свалкам, помойкам. Дичают. И из друзей во врагов превращаются. Бывало, пройдешься по лугу или по лесу, душа радуется: птички на разные голоса заливаются, в концерте такого не услышишь. Домой каким-то другим возвращаешься — будто родился заново. А сейчас кругом тишина: ни в лугах, ни в лесу ни единой птахи. Ну, с лугом понятно — перепахали его, а с лесом что? Ребятня наша сейчас рогатками не увлекается — дома с большими стеклами кругом, а у охотников никогда рука на певчих птиц не поднималась, так куда же делись певуньи? А оказывается, виноваты те самые поганцы, что живых «игрушек» оставляют. У мелких птах своих крылатых врагов хоть отбавляй, а тут еще живые «игрушки» добавились. В нашем поселке их столько развелось — сладу нет. Бывают, правда, на них облавы иногда, да это от случая к случаю делается. Кошки на деревьях и в кустах гнезда чистят, собаки — что на земле водится, подбирают, голод-то ведь не тетка. Да тех «хозяев» не костерить, а судить нужно! Им что, напакостили — уехали, а нам за них расхлебывай...

Виктор прошелся по вышке, достал папироску, закурил. Сделав подряд несколько глубоких затяжек, подошел ко мне.

— Я думаю, псы эти неспроста на наш аэродром повадились. Может, понаблюдаем пока, а прогнать всегда успеем...

До начала полетов еще было времени много, и я согласился.

Вначале собаки шли цепочкой, но, перейдя одну из перемычек, соединяющих взлетную полосу с рулежной дорожкой, вдруг засуетились и, отбежав друг от друга метров на шестьдесят-семьдесят, развернутым фронтом том двинулись параллельно полосе. Один из черных псов рыскал справа, около рулежной дорожки; другой — посередине грунта; рыжий — слева от него, у посадочных огней полосы. Но что интересно: ни один из псов не высовывался вперед и не отставал от другого, хотя все трое тщательно обнюхивали каждый кустик уцелевшей нескошенной травы на пути.