«Понимаешь, я пошел в адресный стол... Мне дали восемь адресов разных Баграмовых, но среди них — ни одного Емельяна...»

«Что-о?! — чуть ли не закричал я.— Как ты сказал?.. Повтори!..»

«Мне нужно найти Емельяна Баграмова,— ответил Гаврилов.— Это автор записок... Ты его знал?..»

«Петька, милый!.. — обняв его, радостно воскликнул я.— Это мои записки!..»

Надо сказать, что записки свои с прощальным письмом, обращенным к жене и сыну, я зашифровал этим псевдонимом. Он был известен моей жене. Направленные, как было адресовано, в Союз советских писателей, эти записки могли быть признаны только моей женой по псевдониму «Емельян Баграмов». Упоминать же свое настоящее имя я не мог, опасаясь, что записки попадут в руки фашистов.

Вместе с Гавриловым мы тотчас же пошли к секретарю Союза советских писателей Д.А.Поликарпову, у которого я и получил свою записную книжку, когда-то зарытую в землю в Германии.

Прошло еще года два.

Работая над окончанием романа «Степан Разин», я с женой жил в Доме творчества имени Серафимовича под Москвой.

Однажды в Дом творчества приехал белорусский писатель Кулаковский. С ним я познакомился за обеденным столом, где он оказался нашим соседом. Узнав, что он из Минска, моя жена стала расспрашивать его о том, как восстанавливается разрушенный фашистами Минск, и попутно рассказала о своих неудачах с поисками моих записей.

Я кстати присоединил свой рассказ о том, как через Петра Гаврилова ко мне возвратились записки, спрятанные в Германии.

«Баграмов?» — перебил меня Кулаковский.

«Да нет, тут дело не в фамилии... Она вам ничего не скажет»,— досадливо отвел я любопытство соседа и заключил свой рассказ.

«Все?» — спросил Кулаковский.

«Да, теперь все...»

«Так вот, Степан Павлович, на днях к поэту Максиму Танку, как к члену республиканской избирательной комиссии по выборам в Верховный Совет, пришел школьник Юзик Валиковский. Он принес записную книжку, найденную им в бывшем лагере военнопленных. Танк прочел книжку и показал мне, Мы читали ее вместе в поезде по дороге в Москву. Она глубоко взволновала нас. В Союзе писателей мы спросили, был ли такой член союза — Емельян Баграмов? Такого не оказалось. Ну, мы и оставили эту записную книжку для прочтения в редакции «Нового мира». Ошеломленный сообщением Кулаковского, я на следующий день помчался в Москву.

В редакции «Нового мира» я наконец получил вторую мою тетрадку. Но в ней уже лежала полоска бумаги с надписью: «Степан Злобин». Тетрадка сама разыскала меня: автора записок узнали в редакции по упомянутым в прощальном письме именам моей жены и сына, хотя они и были названы без упоминания фамилии. В роман «Пропавшие без вести» из этих двух записных книжек вошли без всякого изменения не только отдельные факты, зрительные детали, выражения, реплики, но даже некоторые абзацы и страницы.

СВЕРТОК

Война застала писателя Марка Ефетова в Малеевке — подмосковном Доме творчества литераторов.

В то мягкое, омытое ночным дождем июльское утро ему работалось как-то особенно легко, было тихо, в ясном, высоком небе пели птицы, из леса тянуло запахом смолы и хвои.

И вдруг — громкий стук в дверь и крик:

— Война!..

Ефетов, ошеломленный, выбежал из комнаты. Через несколько минут в гостиной, у репродуктора, собрались все обитатели Малеевки — Лазарь Лагин, Зинаида Чалая, Павел Яльцев, переводчица Спендиарова — дочь знаменитого армянского композитора — и еще кто-то.

Передавалось Заявление Советского правительства.

Услышав, что фашисты бомбили Севастополь, Спендиарова лишилась чувств — несколько дней назад она отправила своих детей в Севастополь, на дачу ее отца.

Писатели молча и напряженно слушали радиопередачу. И хотя война уже полыхала, сознание отказывалось воспринимать страшную весть: мирная жизнь кончилась.

Вскоре был подан грузовик, и писатели отправились на станцию Дорохово.

Поезд шел до Москвы мучительно долго — почти четыре часа.

Уже вечерело, когда, направляясь с Белорусского вокзала в Союз писателей, Ефетов неожиданно встретил у Никитских ворот Викентия Викентьевича Вересаева.

Старый писатель был бледен и растерян. Под мышкой он держал какой-то большой сверток, туго перевязанный веревкой.

— Не знаю, что и делать, Марк Семенович,— проговорил Вересаев, поздоровавшись.— Вот полдня ношу, нигде не берут, не могу придумать, куда отдать...

— Что это? — удивленно спросил Ефетов, ощупывая ношу,— сверток был очень тяжел.

— Здесь все наше серебро... фамильное... — сказал Вересаев.— Хочу отдать государству... Подумайте: началась такая война!..

Ефетов посоветовал Вересаеву сдать серебро в Госбанк.

— Это на Неглинной? — спросил Викентий Викентьевич.

— Да.

И Вересаев ушел.

СУДЬБА «ПОРТ-АРТУРА»

Это было в конце 1944 года. В книжные магазины Москвы поступила новая книга — историческое повествование А.Н.Степанова «Порт-Артур».

Никто не знал этого писателя, имя его впервые появилось в литературе и ничего не говорило читателям.

Между тем, как часто бывает с подлинно талантливыми произведениями, книга А.Н.Степанова быстро нашла путь к сердцу читателей, завоевала внимание критики и принесла автору большой литературный успех.

В ненастный декабрьский день 1944 года я постучал в номер гостиницы «Москва». Дверь отворил пожилой человек, на вид лет пятидесяти пяти, высокий, худой, с седыми волосами, бледным морщинистым лицом и низким грудным голосом.

Это был писатель Александр Николаевич Степанов, к которому меня привело «очередное» задание редакции.

«Очередное» задание!.. Сколько раз бывало, что, отправляясь на это так называемое «очередное» задание, я привозил в редакцию лишь сухую информационную заметку или короткое интервью, жизнь которых кончалась с выходом следующего номера газеты. Но бывало и так, что «очередной материал» вдруг засветится весь изнутри и никак «не хочет» укладываться в рамки информационной схемы.

Именно так случилось на этот раз. Спустя полчаса на столе появился отличный по тому времени завтрак — чай, хлеб, консервы. Александр Николаевич, прихлебывая густой остывший чай, рассказывал мне историю своей жизни, историю книги.

...Я перелистываю свой репортерский блокнот и читаю запись, сделанную более двадцати лет назад. Она воскрешает во мне то самое чувство, какое я испытал в памятный декабрьский день,— рассказ Степанова показался мне тогда сюжетом задуманной им фантастической повести, столь удивительной и невероятной представлялась мне и его биография, и история его книги.

Александр Николаевич Степанов родился в семье потомственных артиллеристов — его отец, дед, прадед и прапрадед были артиллеристами русской армии. За последние сто пятьдесят лет не было ни одной войны, в которой не сражался бы кто-нибудь из семьи Степановых. Сам же Александр Николаевич участвовал в первой империалистической, гражданской и Великой Отечественной войнах.

В 1904 году ему, двенадцатилетнему мальчику, привелось быть свидетелем обороны Порт-Артура.

В годы первой мировой войны А.Н.Степанов начал службу младшим командиром гвардейской артиллерии и постепенно дошел до командира батареи. После Октябрьской революции солдаты избрали его командиром артиллерийской бригады. В 1918 году он сражался под Нарвой и всю гражданскую войну провел в рядах артиллерии Красной Армии.

В ночь на 17 марта 1921 года, во время штурма Кронштадта, Александр Николаевич был контужен разорвавшимся снарядом, провалился под лед и едва не погиб. Он тяжело заболел и 15 сентября 1921 года был демобилизован.

Инженер по образованию, Степанов начал работать по специальности — служил на различных заводах и стройках, преподавал в высших учебных заведениях, вел научно-исследовательскую работу.

В 1933 году болезнь на долгие месяцы приковала его к постели.