- Вон те красные побрякушки? Какие пустяки.

И, сняв с одной из девушек великолепное ожерелье, он швырнул его в реку (как выяснилось позднее, в том месте была заблаговременно натянута сеть, чтобы ожерелье не пропало).

- Я слыхал, что тебя интересуют камни, - сказал он, пока я сидел с разинутым ртом. Вождь куда-то отошел и вернулся с неограненным бразильским алмазом величиной в два мужских кулака.

Обуревавшего меня волнения я не выдал, произнес лишь:

- Занятно. И сколько же ты за него хочешь?

- Он бесценен. Я побывал в чужих краях и знаю, как дорожат подобными камнями люди твоего народа. Знаю также - все мы, выросшие на этой реке, знаем, - что получится, если разнесется весть о здешних золоте, рубинах, изумрудах и алмазах. Люди твоего племени набросятся на нас, как ягуары, и сотрут с лица земли. А нам-то всего хватает, мы всем довольны и считаем, что побрякушки приличествуют лишь юным девицам. Нет, мой друг, алмаз не продажный. Но вот что я тебе скажу: ведь это же игрушка, так давай сразимся за нее. Ты славишься как великий мастер тиктока. По странной случайности, и за мной упрочилась такая слава. Итак, что ты поставишь против этого камня?

- Три каноэ с сокровищами, - предложил я.

Тут встревает один из сыновей вождя:

- Воздержись, отец! Этот человек - колдун. По всей реке известно, что у него есть мыслящий орех!

Вождь, заметно под мухой, прикрикнул:

- Цыц, сосунок! Это - небылицы! Сплошное суеверие. Тикток - игра, тикток - мастерство, а я владею им получше любого жителя здешних берегов. - Он раскипятился. - Кто дерзнет оспаривать мое мастерство?

Никто не дерзнул. Очертили круг, разложили в подобающем порядке десять орехов. Я насилу уломал хозяина начинать первым. Все тихо ахнули, когда он, опустившись на колени, опустошил круг двумя безупречными ударами, ахнули и захлопали в ладоши.

Затем я огладил свой орех и попросил его об одном-единственном ударе. Полетел он, завертелся маленьким вихрем и осуществил этот удар.

По правилам игры в тикток выигравший подбирает с земли сражавшиеся орехи-биты и приносит их к исходной позиции. Первым бьет проигравший. На сей раз вождю пришлось метать биту трижды. Я ощутил прилив великодушия. Да и кто бы не ощутил на пороге выигрыша, в предвкушении алмаза, по сравнению с которым прославленные бриллианты "Кох-и-нор" и "Куллинан" выглядят стразами на дешевеньком кольце? Словом, я внушил ореху: "На сей раз, для обострения игры, выдай пять ударов. Зато в последней партии сделай один, и пусть он будет лучшим в твоей жизни".

Орех выполнил мое требование, и я проиграл. Воспрянув духом, вождь подобрал биты и с величайшей учтивостью подал мне мою. Я метал со всей мыслимой самоуверенностью. Вообразите же мой ужас, когда, вместо того чтобы грациозно и целенаправленно устремиться вперед, мой орех пополз, как пьяный, и еле-еле добрался до середины круга! Неужто бурда, смахивающая на мескаль, ударила в голову не только мне, но и тиктоку? Я принялся сосредоточенно внушать свое, метнул биту снова... и выбил за пределы круга один-единственный орех. Метнул третий раз... а всего этих разов потребовалось восемь.

Подбирать орехи пошел мой удачливый противник. Я оцепенел от досады. Вождь подал мне биту, которой я пользовался в последней партии. Гляжу орех-то чужой!

Тут меня озарило. После второй партии старый мошенник подменил орехи! Просто как дважды два. Но я сдержался, не вышел из себя, ибо за какую-то долю мгновения все разом перестали смеяться, каждый схватился кто за мачете, кто за топор, кто за лук, кто за копье. Я сказал:

- Произошла ошибка, почтеннейший. Это чужой тикток.

- Чей же он?

- Твой. Ты, без сомнения неумышленно, взял себе мой, и он у тебя в руке. Отдай, пожалуйста.

И, забыв о благоразумии, я потянулся за своим орехом. Реакция у меня быстрая, но у вождя еще быстрее, да и силен он был на диво. У меня тоже силы в пальцах хоть отбавляй. Вот мы и простояли, сцепившись руками, секунд двадцать. Потом я услышал и почувствовал слабый хруст. Надо полагать, вождь тоже услышал: он знаком приказал соплеменникам, которые уже смыкались вокруг нас кольцом, отойти подальше.

Вождь с достоинством протянул мне раскрытую ладонь; там лежал простой орех, который он несколько ранее мне подсунул. У меня же на ладони лежал мой, подлинный орех, но только треснувший по шву, с обнажившимся ядром.

Зачарованный, я не мог оторвать от него глаз. Знаете, ведь когда-то я изучал медицину; принимать бы мне сейчас пациентов на фешенебельной Гарлей-стрит, кабы не бюрократическое недоразумение с четырьмя микроскопами, которые я позаимствовал на кафедре. Старые ослы! Выкупил бы я их микроскопы из заклада и вернул на место, как только дождался бы очередного денежного перевода. Но нет же, исключили.

Так или иначе, анатомию я проходил и могу торжественно поклясться, что ядро моего злосчастного тиктока во всех деталях соответствовало человеческому мозгу: извилины, лобные доли, мозжечок, продолговатый мозг все честь честью.

Поразительнее всего другое: когда я любовно коснулся ядра кончиком пальца, оно слабо запульсировало, а потом замерло. Тут уж меня покинуло мужество, и я разрыдался как дитя. Однако сразу овладел собой и заявил:

- Ну что же, пари отменяется. Игра недействительна. Разреши созвать гребцов - я отправляюсь.

Но при свете факелов различил на берегу знакомые тюки.

- Дабы избавить гребцов от лишних усилий, - сказал вождь, - я повелел разгрузить твои каноэ. Зла я тебе не желаю, но ступай-ка подобру-поздорову туда, откуда явился. Полно, ты ведь уедешь не с пустыми руками. Возьми столько самородков, сколько захватишь в две горсти, и иди с миром. Ты перехитрил сам себя. За мыслящий орех я бы отдал тебе алмаз и сделал бы это с радостью, ибо одно другого стоит. Но нет, ты решил сжульничать, ничего не дать взамен, сыграть наверняка. В нашем мире ни на что нельзя рассчитывать наверняка.

Я протянул вождю револьвер:

- А за него что дашь?

- Пожалуй, две двойные пригоршни золота.

- Может быть, три?

- Если сперва позволишь мне выстрелить.

Я позволил. Вождь пальнул куда-то во тьму. Я отнял у него револьвер и сказал:

- Золото вперед.

Подойдя к реке, я взял на себя труд заполнить ствол оружия пригоршней глины. Она ведь, засохнув, становится твердой как кирпич. Старому плуту недолго останется играть в тикток.

Предавая земле прах мыслящего ореха, я испытал жутковатое чувство, будто хороню самого себя. Да, золото и драгоценные камни - дело наживное, а вот такого ореха у меня уж не будет никогда.

Добрался я с грехом пополам до океанского побережья и сел на крупный грузопассажирский пароход, который доставил меня в Тампу, штат Флорида. В силу разнообразнейших обстоятельств у меня, когда я сошел на берег, оставалось лишь несколько самородков, и с тех пор я их берегу как... ну, не знаю, назовем это сувенирами. Вы были ко мне чрезвычайно добры. Разрешите подарить вам малюсенький самородочек... и мне пора.

Он бросил на влажный столик тяжелую лепешечку. Величиной лепешечка была с горошину, но непередаваемой формы или, вернее, бесформия. Очевидно, прошла огонь и воду.

- Закажите себе булавку для галстука, - посоветовал Пилигрим.

- Да не могу я принять такую ценность! - вскричал я. - По крайней мере, я должен вас хоть чем-то отблагодарить.

- Ничего подобного. Мы, англичане, должны горой стоять друг за друга, а я собираюсь в Детройт. Через неделю мой адрес будет "Детройт, лучший отель города, Джону Пилигриму". Если угодно, помогите мне туда добраться, но...

- У меня всего десять долларов, - прервал я, глубоко тронутый печальными глазами Пилигрима. - Они к вашим услугам.

- Вы крайне любезны. Я их верну вам с лихвой.

- Мне надо идти, - сказал я.

- И мне, - сказал он.

Дивясь причудливым лабиринтам человеческого разума, я прошелся пешком и незаметно для себя очутился на Шестой авеню, близ 46-й Западной стрит; проживающие в том районе умельцы с пожатием плеч и сожалеющей улыбкой так обкорнают вам бриллиант, карат за каратом, что им и владеть-то не захочется, и, покачивая головой, так уничижительно отзовутся о ваших часах, что те сами собой остановятся. Под действием внезапного порыва я вошел в первую лопавшуюся ювелирную лавку и, положив перед владельцем самородок Пилигрима, спросил, сколько можно получить за этот кусочек золота.