— Кто это их будет раздавать? — вызверилась я.

— Я… ты… Раздадим, сколько сможем.

— Кто их возьмет? Они совсем одичали и отощали. Кому нужна такая кошка?

Капитан кивнул и вздохнул. Крик тоже кивнул, с методистской важностью.

— Одичали, — повторил он. — Просто рыси какие-то.

Никто из нас рыси не видел.

— Да? — сказала упрямая Каролина. — А мы их утихомирим.

Я фыркнула.

— Утихомиришь их! Ты уж лучше выучи крабов играть на пианино.

— Не совсем. Пока не подыщем хозяев.

Крик явно заинтересовался.

— А как это?

Она улыбнулась.

— Дадим настойку опия[8].

Крик пошел за каплями к себе, я — к себе. Каролина расставила шестнадцать блюдечек, чашек, плошек, положила туда рыбных консервов и обильно полила лекарством. Когда все было готово, мы принесли и развязали мешки.

Кошки нетвердым шагом пошли на запах рыбы. Сперва они поверещали, потом каждая нашла себе место и вылизала дочиста сдобренное настойкой лакомство.

В конце концов каролинины чары помогли не меньше снадобья. Оставив нас с Криком стеречь мешки, она пошла разносить кошек. Никто не решился бы закрыть перед ней дверь. Хотела хозяйка кошку, не хотела, мелодичный голос напоминал ей, что спасти бессловесной твари жизнь — богоугодное дело, и опоенная кошка, практически — улыбаясь, оказывалась в нежных объятиях. Некоторым даже удавалась уютно мяукнуть.

— Видите? — говорила Каролина. — Она полюбила вас.

Пристроив последнюю кошку, мы вернулись к тетушке. Капитан поставил стулья на столы и принялся мыть пол горячей водой с хлоркой. Крик рассказывал ему похождения Каролины, как она обходила дом за домом, отдавая кошку за кошкой. Они смеялись и передразнивали ошарашенных женщин. Каролина изобразила и разомлевших пьяниц, Крик с Капитаном качались от счастья, а я ощущала себя так, словно кто-то рассказывал о моем рождении.

Удар, о котором я молилась, сразил нас на следующей неделе. Буря 42-го была полегче, чем в 33-м — та стала легендой, когда еще вода не сошла; но я ее не забуду.

Сводки погоды передавали по радио, но здесь, на острове, мы обходились без городского специалиста. Папа, как все настоящие рыбаки, мог учуять бурю заранее, даже если не было зловещего ржавого заката. Он привязал покрепче лодку и укрепил ставни на окнах. С поплавками он мало что мог поделать, разве что уповать, что шторм оставит хоть несколько и сохранит нашу халупку еще хоть на один сезон.

Удивительно, как веселится народ перед лицом несчастья. Папа свистел, возясь со ставнями, мама снова и снова окликала его с черного хода. Ей явно нравилось, что утром, в будний день, он дома. Завтра их могли ждать нищета или смерть, сегодня они были вместе. И потом, к урагану можно подготовиться. Это вам не молния, не потоп и не внезапная болезнь.

В двенадцатом часу зашел Крик, спросить, не пойдем ли мы к Капитану.

— Конечно, — весело сказала Каролина. — Только отнесем банки наверх.

Нас уже заливало, и мама боялась, что унесет овощи и фрукты, которые она купила в городе и запасла на зиму. Могли банки и разбиться.

— Ты идешь, Лис? — спросила сестра.

Это кто же она такая, чтобы меня спрашивать? Как будто они с Криком — ее собственность. А ведь Крик всегда был мой, кому он еще нужен, и Капитан стал моим после всех наших неурядиц. Раздала, видите ли, три мешка напившихся кошек, и все, присвоила голубчика. Я что-то пробормотала.

— Что ты. Лис? — спросила она. — Мы ведь должны ему помочь, а то он не успеет приготовиться к буре.

Сестрица как вылитая, ей только бы унизить меня перед Криком. Голос нежный, как всегда, лицо озабоченное. Мне захотелось ей врезать.

— Иди пока сам, — сказала я Крику. — Мы придем, когда сможем.

Позже, у Капитана, мы забивали досками окна. За работой они трое весело перекликались. Капитан не хотел уносить ничего наверх и смеялся над моими страхами — а вдруг низ затопит? Потом мы взяли молотки, гвозди, доски и отправились к тетушке Брэкстон, чтобы заняться ее окнами. Вскоре пришел папа, и мы быстро управились.

— Переночуете у нас, Хайрем? — спросил папа.

Капитан быстро улыбнулся, словно благодарил за то, что папа назвал его по имени, и сказал:

— Нет. Спасибо. Говорят, в бурю любой порт сгодится, но я предпочитаю дом, если уж можно выбирать.

— Большой будет шторм.

— Да, видно.

Капитан собрал свои причиндалы, помахал рукой и пошел к себе.

Спала я в то время крепко, и разбудил меня папа, а не ветер.

— Луиза!

— А? Что?

Я присела на кровати.

— Тиш-ш… — сказал он. — Сестру не буди.

— А что там?

— Буря идет. Схожу-ка я, сниму мотор, утоплю лодку.

Я знала, что это — крайняя меря.

— Помочь тебе?

— Нет, там полно мужчин.

— Ладно.

И я опять заснула. Он ласково меня подергал.

— Иди лучше за Капитаном. Приведи его к нам, на всякий случай.

Теперь я совсем проснулась. Папа беспокоился. Я вскочила, натянула прямо на рубашку рабочий комбинезон. Дом трясся, как паром капитана Билли.

— Дождь уже идет? — спросила я у дверей. Ветер завывал так, что я не слышала.

— Сейчас пойдет, — сказал папа и дал мне самый большой фонарь. — Надень-ка ты лучше дождевик. Беги скорей и берегись.

Я кивнула.

— И ты берегись, папа.

Буря явилась еще быстрей, чем он думал. Я то и дело хваталась за изгородь по обе стороны улицы. Дул северо-западный ветер, а шла я на юго-восток, и мне казалось, что в любую минуту буря поднимет меня и донесет до залива. Когда я добралась до последнего дома, и улица сменилась тропой, пришлось встать на четвереньки, подобрать плащ и, в сущности, ползти. Меня бы мигом свалило, иди я прямо.

Если трясся наш дом, прикрытый другими домами, можно себе представить, что было с жильем Капитана. Как-никак оно стояло на отшибе, и у самой воды. Луч моего фонаря выхватил на секунду эту самую воду, и мне стало страшно. «А всякий, кто слушает слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот…»[9]

Я стала громко звать Капитана. Как он услышал меня сквозь бурю, в толк не возьму, но уже стоял на крыльце, когда я доползла до дома.

— Сара Луиза! Где же ты?

Я распрямилась, стараясь не поддаться ветру, и закричала:

— Скорей! Идите к нам!

Он подбежал ко мне, встал впереди и просунул мои руки себе под мышки. Фонарик он забрал, чтобы я смогла сцепить пальцы у него на груди.

— Держись крепко!

Меня прикрывало его крепкое тело, и все-таки путь наш был трудный. Дождь сыпал, как из пулемета, болотная вода бурлила под ногами. Капитан мне что-то кричал, но я ничего не слышала из-за ветра. И руки, и все у меня вымокло. Один раз пальцы расцепились. Капитан схватил меня за левый локоть и не дал мне упасть. Даже когда мы дошли до изгородей, он все держал меня. Я только и ощущала боль в руке, острую боль, которая придавала мне сил в этом кошмаре. На улочке кое-как прикрывали от ветра дома, но вода из залива неслась по ракушкам под ногами.

Когда мы пришли, папы не было, электричества — тоже. Мамино лицо казалось белым в свете керосинки, на которой она варила нам кофе. Бабушка качалась в кресле, плотно зажмурившись, и молилась вслух:

— О, Господи! Почто не сойдешь и не утишишь бурю? О, Иисусе, усмиривший воды Геннисарета! Ты рек, и они повиновались слову Твоему. О-о-о, Господи, Боже наш, приди и уйми злой ветер!

Буря, словно в насмешку, просто завопила. Мы так испугались, что не сразу заметили папу. Он стоял у входа и укладывал повернее съестные припасы. Дверь была с подветренной стороны, но ветер мог измениться, кто его знает.