— Радение твое к чадам, княгиня Мария Федоровна, Бог не забудет. Зрел как-то твоего сына Дмитрия. Зело в грамоте преуспел. Никак и Василий многое постиг?

— Я старалась вложить в сына не только Псалтырь и Часослов, — с достоинством ответила Мария Федоровна.

— А нельзя ли мне глянуть на Василия? Я ведь его всего единожды видел, когда тот еще в мальцах пребывал.

Княгиня звякнула в серебряный колокольчик. Вошедшему в покои слуге приказала:

— Позови княжича Василия.

Афанасий Иваныч головой крутанул.

— В доброго отрока вымахал. Скоро, никак, на государеву службу?

— Вестимо, господин. В новолетье и отправлюсь, — бойко ответил Василий.

— А скажи мне, отрок, что означает «Четьи Минеи?»

— Божественные книги, в коих ведется сказ о житиях святых.

— А в каком порядке, отрок?

— В порядке поминания их в церковном месяцеслове.

— А давно ли составлено собрание «Житий святых?»

— При великом князе Василии Третьем.

— Похвально, зело похвально, юнота.

А раскрасневшийся отрок, глянув на довольное лицо матери, продолжал удивлять:

— Чел я и книгу древнего грека Аристотеля.

— Кто такой? Не ведаю, — прикинулся Афанасий Иванович.

— Был двадцать лет учеником Платона, затем стал наставником знаменитого полководца Александра Македонского.

— Ай да отрок!

Афанасий Иванович вышел из кресла и обнял Василия за плечи.

— Разумник. Уж, не в прадеда ли Ивана Берсеня пошел? Дай тебе Бог прослыть большим книгочеем, дабы ведать не только русские, но и зарубежные литературные творения. Постигай мир, княжич Василий!

Отпустив отрока, Афанасий Иванович вновь пригубил чарку, вытер шершавые губы льняным рушником и залюбовался его искусной вышивкой.

— Златошвейка травами расписывала?

— Сама, Афанасий Иванович. Я ведь с малых лет сим издельем увлеклась.

— Занятно, занятно… Не покажешь ли свои вышивки, княгиня?

Мария Федоровна посмотрела на царева дьяка вопрошающими глазами.

— Какая надобность, Афанасий Иванович? Стоит ли на пустяки дела свои отрывать?

Княгиня в толк не могла взять: с чего бы это вдруг пожаловал в имение ближний человек царя Бориса Годунова? Проездом в какой-то город? Но о том он и словом не обмолвился. И с какой стати он к женскому рукоделию проявил интерес?

— Да уж не откажи, матушка княгиня. Душа радуется, когда на златое шитье любуюсь.

— Изволь, Афанасий Иванович.

Показала Мария Федоровна златом и серебром расшитые рушники, браные скатерти, головные убрусы, полавочники…

Афанасий Иванович смотрел, восхищался и все приговаривал:

— Лепота, сущая лепота, княгиня.

Обратил внимание царев дьяк и на убранство хором. Все было чисто, урядливо. Чувствовалась рачительная рука хозяйки.

— Я ведь к тебе, княгиня, не просто в гости наведался, — наконец, приступил к первостепенному разговору Афанасий Иванович. — Прислан к тебе самим государем Борисом Ивановичем.

Княгиня встала из кресла. На душе ее стало смятенно. Неужели что-нибудь худое Дмитрий натворил?

— Да что случилось, Господи!

— Не волнуйся, Мария Федоровна. Приехал к тебе с доброй вестью. Великий государь всея Руси и царица Мария Григорьевна пожелали зреть тебя Верховой боярыней царевны Ксении Борисовны.

— Пресвятая Богородица, — всплеснула руками княгиня. — Да по чести ли мне сие, Афанасий Иванович? Разве мало на Москве знатных боярынь?

— Знатных боярынь много, но такой добродетельной женщины как ты, среди них не оказалось. Выбор царствующих особ выпал на тебя, княгиня. Быть тебе при царевне Ксении.

Мария Федоровна была ошеломлена вестью дьяка Власьева. И во сне не могло пригрезиться, что ее, дворянку из одряхлевшего рода, могут позвать в царский дворец. Она долго не могла прийти в себя.

Изумлена была княгиня и второй вестью:

— Если б не твой крестьянин Демша, не бывать бы мне в твоем имении. Спас он меня.

Выслушав подробный рассказ дьяка, Мария Федоровна, молвила:

— Прикажу щедро наградить Демшу.

— Да и я его в своей милости не оставлю. Жизнью ему обязан.

На другое утро княгиня, княжич Василий и Афанасий Иванович отбыли на Москву. Выехали в колымаге Марии Федоровны, в сопровождении десяти оружных холопов, под началом Марея Толбунца и государевых жильцов. Колымага была довольно просторной, на высоких колесах, с откидными лесенками; внутри обита червчатым бархатом; в дверцы вставлены маленькие слюдяные оконца, задернутые шелковыми занавесками.

Афанасий Иванович невольно отметил: не столь уж и богата колымага Марии Пожарской. Далеко ей до знатных бояр. Их колымаги снаружи были обиты золотом, даже колеса были окованы серебром, внутри же они были облачены дорогими соболями. В такие кареты впрягались до двенадцати лошадей белой масти. Колымагу же Марии Федоровны тянула всего одна лошадь, на коей восседал кучер в темно-зеленом суконном кафтане.

Подумалось цареву дьяку:

«Нелегко будет в государевом дворце незнатной верховой боярыне, ох, нелегко».

Демша Суета проводил колымагу княгини теплыми глазами, ибо в руках его была отпускная грамота. Теперь он вольный человек. Нет над ним ни княгини, ни приказчика. Не ходить ему на барщину, не платить подати и оброки. Полная волюшка!

— Подвезло тебе, Демша. Экое счастье привалило. И вольная, и добрый конь, и десять рублей серебром. А говорят, чудес не бывает.

Нудный, скрипучий голос приказчика уже не раздражал Демшу.

— И все же ты не без дуринки. Ему вольную в руки, а он сызнова на починок навязался. Вот мужичья натура!

Демша и в самом деле напросился на починок, на что княгиня строго молвила:

— Починок мне доход приносил. Намеревалась переселить туда кого-то из крестьян.

— Оставь за мной починок, матушка княгиня… Жена там у меня покоится. А оброк я буду в той же мере платить.

— Чудной ты, Демша. Оставлю за тобой починок, коль душа твоя желает. Но оброк платить будешь гораздо меньше, без счету и веса. И приказчик тебя навещать не будет. Сам приезжай по осени. Сколь привезешь оброку, столь и ладно. Сам же живи в достатке и себя не обижай. Жену пригляди в Мугрееве и поезжай с Богом.

Колымага остановилась на Большой Лубянке, подле хором Пожарских.

Царев дьяк, прощаясь с княгиней, молвил:

— Отдохни с дороги, Мария Федоровна, а завтра прибудет к тебе из Кремля одна из боярынь царевны Ксении Борисовны. В ее колымаге на царицыну половину дворца поедешь. Дай Бог тебе, княгиня, благополучия во всех делах твоих. Возникнет во мне надобность — мой дом всегда к твоим услугам.

— Благодарствую, Афанасий Иванович. В большом долгу перед тобой. Богу за тебя буду молиться.

— А я за тебя, Мария Федоровна. Нравен мне был твой покойный супруг, по душе и жена его. Прощай, княгиня. Меня великий государь ждет.

Войдя в хоромы, княгиня тотчас позвала дворского.

— Прикажи истопить баню, Порфирий. Да побольше душистых трав положи в предбанник.

— Как всегда, матушка княгиня.

А затем Мария Федоровна повелела сенным девкам открыть сундуки-казенки, в коих были сложены самые дорогие женские наряды. Сама же, войдя в опочивальню, раскрыла темно-зеленый ларец, хранивший в себе драгоценные кольца, перстни, браслеты, колты, мониста… Надо было достойно предстать перед юной царевной государя.

Утром за княгиней заехала молодая боярыня Агриппина Ильинична Вяземская. Уж куда знатная боярыня! Некогда брат ее, князь Афанасий Вяземский, был любимым опричником Ивана Грозного. Царь только из его рук принимал снадобья, кои готовил царский лекарь, и только ему доверял свои тайные планы. А когда Иван Васильевич вздумал обратить дворец в Александровой слободе в обитель, то назвал себя «игуменом», а Вяземского «келарем». Страшное это было время.

Отец Марии, Федор Иванович, потихоньку рассказывал: «Никак дьявол вселился в государя, реки крови в слободе пролил. Малюта Скуратов, Василий Грязной да Афанасий Вяземский — ему пособники».