Однако и сам Вяземский не уцелел. После новгородского разгрома, он вкупе с Федором Басмановым и многими боярами и дьяками был изобличен в том, что вел переговоры с новгородским архиепископом Пименом, замышляя предать Новгород и Псков Литве, царя Иоанна извести, а на государство посадить двоюродного брата царя, князя Владимира Андреевича Старицкого. Обличителем Вяземского явился облагодетельствованный им боярский сын Федор Ловчиков, кой донес на князя, что он предуведомил новгородцев о гневе царском. Вяземский умер во время жестоких пыток на дыбе. Все сродники казненного князя угодили в опалу. Вернул Вяземских на Москву, Борис Годунов возвратил им вотчины и именья. Агриппина Вяземская оказалась среди боярынь царевны Ксении.

Мария Федоровна была наслышана о княгине, но никогда с ней не встречалась. Какова-то боярыня натурой? Не кичлива ли, не взыграет ли в ней гордыня?

Но первые же слова Вяземской развеяли неспокойные мысли Марии Пожарской.

— В добром ли здравии, Мария Федоровна? За тобой припожаловала, голубушка. Денек-то какой ныне лучезарный.

Голос у боярыни сердечный и ласковый. Лицо открытое, улыбчивое.

— В добром здравии, Прасковья Ильинична. А денек и в самом деле погожий.

Уселись в колымагу и направились к Красной площади. Затем нарядная карета, миновав верхние торговые ряды, проехала через Фроловские ворота и выбралась на узкую Спасскую улицу Кремля.

Ехали, разговаривали о том, о сем, сидя на атласных тюфяках и, слегка отодвинув камчатые персидские занавеси, посматривали на проплывающие мимо стены Вознесенского монастыря, подворья Новодевичьего, Кириллова монастырей, Крутицких митрополитов и высокий тын двора опального боярина Федора Шереметева.

— О Господи, истомилась никак в изгнании Домна Власьевна. Храни ее Бог, — сердобольно произнесла Вяземская.

Мария Федоровна промолчала. А колымага тем временем выехала на Ивановскую, а затем и на Соборную площадь. Остановилась карета перед царицыной половиной государева дворца. И как только боярыни вышли из колымаги, сенные девушки тотчас прикрыли их от «людского сглазу» атласным занавесями, пока те не скрылись за золочеными дверями дворца.

Ну, с Богом, верховая боярыня!

Вот уже две седмицы миновало, как Мария Федоровна жительствует на женской половине государева дворца, о чем и не мечтала. Постельные хоромы царицы и государевых детей были совершенно недоступны для всех, за исключением только боярынь и других знатных женщин, пользовавшихся правом приезда к царице. На половину государыни не осмеливались входить без особого приглашения даже и ближние бояре. Для священников, кои служили в верховых церквах, открывался вход в эти церкви в известное только время и притом по известным местам и переходам, что распространялось даже на крестовых попов, кои совершали службы в самых покоях государыни. Они были должны входить во дворец, только тогда, «как их спросят». В покои царицыной половины не смели входить даже и те из придворных чинов и служителей, кои по своим должностям должны были являться туда, например, с докладом о кушанье или с самим кушаньем. Далее сеней они не осмеливались входить и здесь передавали доклады верховым боярыням и другим придворным женщинам. Если даже государь посылал кого-либо к царице и к детям спросить о здоровье, или «для какого иного дела», то и в таком случае посланные «обсылались через боярынь».

Все это надлежало усвоить Марии Федоровне, и все же это были незабываемые дни, особенно первые, когда верховая боярыня была допущена до царя Бориса Федоровича и царицы Марии Григорьевны.

С государем встреча была короткой, но боярыне никогда не забыть его черных, жгучих глаз, кои смотрели на нее схватчивым, всевидящим взглядом, и от коего на душе стало смятенно. Запомнились слова Бориса Федоровича:

— Вручаю на твое попечение дочь свою Ксению, чадо любимое. Хочу зреть в ней не избалованную отроковицу, коей все дозволено, и не кроткую послушницу да смиренницу, а зело умную, волевую царевну, коя, ежели Господь к тому приведет, станет твердо повелевать и властвовать. Порадей, Мария Федоровна. Ни разума, ни воли тебе не занимать, ибо, как мнится мне, натурой своей в деда Ивана Берсеня-Беклемишева пошла, кой блистал умом и книжностью, постигнув не только русские, но зарубежные литературные творения. А сие зело потребно. Надеюсь, и дочь моя, с твоей помощью, станет большой разумницей. Зело надеюсь, боярыня.

Земно поклонилась княгиня Борису Федоровичу и молвила:

— Благодарствую, великий государь, за честь высокую. Приложу всё свое старание, дабы царевна Ксения набралась не токмо книжной, но и житейской мудрости.

— Бог тебе в помощь, боярыня.

Выходила из покоев государя Мария Федоровна с двойственным чувством. Одно дело — небывалый почет, другое — непомерная ответственность, коя тяжким бременем легла на ее плечи. Ох, как нелегко добиться того, что потребовал от нее государь!.. Деда Берсеня-Беклемишева вспомнил. Иван Никитич и в самом деле был когда-то одним из самых заметных людей на Москве. Это он, уже в 1490 году, был приставом при немецком после Делаторе, приехавшим в Белокаменную от императора Максимилиана, искавшего союза Иоанна Третьего против польского короля и руки его дочери. Через два года Иван Никитич сам был отправлен послом к Казимиру IV; а в 1502 году ездил для переговоров Менгли-Гирею, крымскому хану. Удачные посольские дела и здравомыслящие советы Ивана Никитича пришлись по душе Иоанну Третьему, кой питал к нему особенное расположение, простиравшееся до того, что к заступничеству Берсеня перед царем обращались даже опальные князья. Но столь высокое положение и государева любовь заменились в царствование Василия Третьего сначала недовольством и опалой царской, а затем и казнью.

Первое столкновение Берсеня с царем произошло во время Литовской войны. Иван Никитич позволил себе высказать свое суждение относительно Смоленска, идущего в разрез с царским мнением. В ответ на дерзкие прекословия, царь вспылил и гневно молвил: «Поди, смерд, прочь, не надобен ми еси!».

Еще до размолвки с царем, Иван Берсень сблизился с Максимом Греком. Оба оказались недоброхотами Василия Третьего, ибо чуть ли не открыто обличали его самодержавные замашки и призывали к прекращению нескончаемых войн. Встречаясь с московским государем, Берсень, обладая острым язвительным умом, не страшился ему перечить, за что, наконец, и поплатился. Зимой 1525 года ему отсекли голову на льду Москвы-реки, а Максима Грека заточили в монастырское узилище.

Для Марии Федоровны оставалось загадкой, почему царь Борис не стал изрекать про опалу и казнь Ивана Никитича, и все-таки сделал свой выбор на внучке Берсеня-Беклемишева. Загадочными оказались и последующие деяния Бориса Годунова…

Встреча же с царицей была длительной. Шла боярыня к государыне со смятенным сердцем. Знавала она Марию Григорьевну еще до венчания ее на царство, когда юная Мария, дочь Малюты Скуратова — Григория Лукьяновича Бельского — проживала с отцом на Сретенке Белого города, в полуверсте от хором Пожарских. Уже тогда двор Малюты старались обходить стороной, ибо все москвитяне были устрашены жестоким нравом Скуратова, зверски казнившего десятки бояр. Да и только ли бояр? Любимый опричник Ивана Грозного участвовал почти во всех злодеяниях царя. Именно он задушил митрополита Филиппа Колычева, заточенного в тверском монастыре и казнил двоюродного брата царя Андрея Старицкого. А вскоре, в связи с подозрением Новгорода в измене, казнил тысячи жителей. Даже младенцев не щадил, бросая их в костер. Вернувшись после Новгородского погрома, Малюта выдал свою дочь Марию за Бориса Годунова, кой был дружкой на свадьбе царя с Марфой Васильевной Собакиной. Москва недоумевала, но Борис уже с тех пор был себе на уме. Женитьба на дочери царского любимца открывала ему путь к новым дворцовым чинам. Но вскоре Малюта был убит в бою при осаде крепости Вейсенштейн. Чаяли, Годунов далее в гору не пойдет, но судьба была доброжелательна к Борису. Спустя три года после гибели Скуратова-Бельского, Борис, получив чин кравчего, прислуживал государю в торжественных случаях за обеденным столом; в его ведении были стольники, подававшие кушанья. Опричь призора за питьями и яствами, на кравчего возлагалась рассылка в праздничные дни кушаний и напитков с царского стола на дом боярам и другим чинам. В кравчие назначались члены наиболее знатных фамилий; в этой должности, считавшейся весьма почетной, они оставались не более пяти лет. А когда Иван Грозный выбрал сестру Бориса Ирину в супруги царевичу Феодору, тогда же Борис был пожалован в бояре. После смерти Ивана Грозного Борис взлетел еще выше. При царском венчании Федора Иоанныча Годунов, как шурин нового царя, был осыпан милостями, получив знатный чин конюшего, звание ближнего великого боярина и наместника царств Казанского и Астраханского. Сверх этих чинов Борису Федоровичу были пожалованы земли по реке Ваге, луга на берегах реки Москвы, а также разные казенные сборы… Год назад Борис Федорович завладел царским троном, а дочь Малюты Скуратова, Мария Григорьевна стала царицей.