Поиск
Затем
Серебряная пальма Heine,
Едва ступив на черный гололед,
Вальсировала — ветви наотлет —
Я позавидовал — кому-то — втайне.
Лиловая клубящаяся мгла,
Муаром отливая и атласом,
Над городом — клянусь вот этим глазом —
Летит, срываясь с древка помела!
Свистит и рвется надвое атлас:
Расхохоталась — дальше понеслась.
Ну, вьюга! Все на воле — каково им?
Загнем за угол, постоим, повоем:
Изменит слово — горло не предаст.
Там,
Во главе всего —
Крючок басовый.
Там Ладоги просторные меха,
И дышит города орган суровый
Дыханьем петербургского стиха,
Послушным геометрии Петровой.
Знакомый горький иней на губах.
Простоволосая, о чем ты, ива?
Уже враждуют мертвецы в гробах —
Безмерна грусть твоя и сиротлива.
Как море перехвачено проливами,
Так кольцами бессонниц — эти дни.
О, если б мог я плакать с вами, ивами,
Молиться мог: Спаси и сохрани…
Напрасно всё. В рыдании органа
Уже предуготована осанна.
Идущий с миром — явится с мечом.
О скрипка ивы — над моим плечом!
Спасите!
Протащите сквозь теснину!
Всегда найдется дюжий костолом.
Куда же я? Сойду с ума и сгину
С моим самодержавным ремеслом.
Меня равнина тянет —
С ветром свиться.
Судьба, я дважды угодил родиться:
Здесь,
В эту ночь,
В ноябрьскую метель —
И там, в раю, за тридевять земель.
Что ж —
На исходе двадцати шести
И я прочел бы моего «Пророка» —
Да некому… О господи, прости
Галактиона — вот еще морока!
Порвал на ленточки: лети, лети!
Я стар, как старый шут.
Мне одиноко.
Когда над площадью взошла звезда,
Я спал в снегу:
Тепло, как в колыбели!
Чхеидзе досточтимый, Церетели,
Вас унесло неведомо куда.
Наутро шелестел молитвослов.
Горела в Лавре тихая лампада.
Я не забуду звон колоколов,
Как били их об камни Петрограда.
Я разорвал последнее кольцо,
Когда топтала пьянь жестянки нищих
С тем вдохновеньем на одно лицо,
С тем оттопыром в рыжих голенищах…
Я к паперти их припечатал:
тавры!
Потом стоял и плакал в первый раз —
За них за всех — не ведавших — молясь.
В огне, в слезах раскачивалась Лавра.
…Следил на камне росчерки метели —
Движенье оживало без труда.
Потом запели: горе не беда —
Помолодели и похорошели.
Забуду ли когда?
Я был им — брат.
Мы родились… Мы понимали — волю
С костром, и кипятком, и хлебом-солью,
С звездой ноябрьской в 27 карат —
Благословеньем нашему застолью.
Расплакался младенец — за него
Перепугался: не помри с натуги…
Однако раздышался, ничего…
Но это в поезде, там, у Калуги.
И думал я: мне больше не распеться.
И были помыслы мои чисты:
Пустить себе обойму в сердце —
Иль продавать
лиловые цветы.
127. Город на воде. Перевод В. Леоновича
Лежащий на воде тот город именитый
И пасмурен и тих. Ленивая волна
Дойдет издалека, ударится в граниты
И корабли качнет — и снова тишина.
Вечерний небосвод почиет осторожно
На тусклых куполах, на мачтовой игле.
Дредноут — как скала. Как будто судно
брошено.
Угрюмые стволы обращены к земле.
Обманчивый покой. Отчаянная вера,
Что новой стариной не станет новизна.
Незыблемо стоит железная галера —
Идет издалека высокая волна.
128. «Сквозь клочья пен неудержимо…» Перевод Г. Цагарели
Сквозь клочья пен неудержимо
Корабль моя рука вела,
Как траурные серафимы,
Стремились в даль его крыла.
Я знал, что это лишь начало,
Что впереди девятый вал.
— Земля! — мне вахта возвещала,
Но я пути не прерывал.
129. Меч и пламень. Перевод Е. Квитницкой
Городам и мирам возвещаю: отныне и днесь
Нету радости той, что была и которая есть.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: