225. «Лес в легкой кисее тумана…» Перевод Г. Цагарели

Лес в легкой кисее тумана
Почиет в мирной тишине.
Смотри, закат в горах — как рана,
Напоминает обо мне.
Пускай корабль вперед стремится;
И в урагане и в тиши —
Везде схоронена частица
Моей мятущейся души.
<1925>

226. «Когда огонь взлетает ало…» Перевод Г. Цагарели

Когда огонь взлетает ало
И ураган зовет к борьбе,
Быть равнодушным не пристало,
Молчанье не к лицу тебе.
Пусть город сумрачный печален,
Пусть Млечный Путь в плену у тьмы,
Из лабиринтов и развалин
На путь просторный вышли мы.
Как мне забыть в такое время,
Что ясность глаз твоих вечна,
Что доблесть, признанную всеми,
Не может омрачить вина!
<1925>

227. Надписи. Перевод В. Алейникова

О, пери нежная, давно я верую
В один лишь светлый май, но не в мистерию.
Что спорить с бездарью? Схоронят заживо!..
Не надо, братцы, мне бессмертья вашего.
Читать не стану я тома бессмыслицы,
Сам уж я как-нибудь смогу возвыситься.
<1925>

228. То пропасти, то вершины. Перевод И. Дадашидзе

Снова уступы, провалы, теснины,
Снежных наметов следы ледяные,
Темной завесой прикрылись вершины,
Долам оставив заботы земные.
Снова пройду по тропе перевала
И у Сиона паду на колени…
Жизнь моя, сколько же ты бедовала,
Как неотступны минувшего тени!
Что же ты медлишь, оркестр поднебесный?
Грянь золотыми смычками рассвета
Новую песнь над разверзнутой бездной,
Нимбом зари осеняя поэта.
<1925>

229. «Если ты вне игры — не советую тщетно…» Перевод Г. Маргвелашвили

Если ты вне игры — не советую тщетно
Поминать вечера фантастических лет.
Это замкнутый круг. Эта боль безответна.
Но ты ловишь ее запоздалый привет.
И сиротства печать проступает на лицах.
Налетает тоска — и на нас нет лица.
Но удастся ли нам с непогодою слиться?
Как без девы Марии дожить до конца?
Или всё — тлен и прах? Или, мне не в пример,
Вам уже опостылел бедняга Бодлер?
Или Шелли уже с бородою Гюго?
А Мюссе? А Верлен?
                             А отверженный Каин?
Он опять одинок? И, как я, неприкаян?
А Эйнштейна тень над грядою веков?
<1925>

230. Воспоминание о нашей роще. Перевод Э. Александровой

В сумерках вспомнились вдруг отчего-то:
Вьючная лошадь на дальнем холме,
Роща над тинистой гладью болота,
Призрачность тонких стволов в полутьме.
Краски минувшего небо ночное
Вызвало снова из бездны глухой, —
И до рассвета вздыхали со мною
Ветер да стебли соломы сухой…
<1925>

231. Алыча — семилетний малыш. Перевод Я. Гольцмана

Вот мальчугану исполнилось семь.
Май. И — поляна. И — птица…
Песенка в лодке — ниспослана всем!
Небо — лазурнее ситца.
Парус, развернутый там, в вышине.
Годы провел в золотистом челне —
Семь или семь с половиной —
Моцарт, и Шелли, и бедный Шенье —
Вдруг накатили лавиной.
С ними еще семилетье ушло.
Заново юный родился:
Сны золотые волной унесло.
В бурю покой обратился.
У кораблей обнажилась душа.
Души — до дна обнажились.
Море зверело, преграды круша.
Вал, бесноватый, унес малыша.
В бездну фрегаты ложились.
…Пуля пронзила его сгоряча.
Раненный в битве последней,
Так и запомнится он — алыча
Тонкая, светлая, словно свеча —
Снова малыш семилетний.
<1925>

232. Русскому поэту. Перевод В. Гаприндашвили

Сорвалась легенда потоком, лавиной —
О женщине дальней, умершей, как лебедь,
И мы, паладины надежды единой,
Познали с тобой одинаковый трепет.
Как будто в мороз, сквозь завесу тумана
Мы оба явленье одно увидали,
И вот опьянели мы, брат мой названый,
Ты — снегом своим, я — струей цинандали.
Да слышит Бальмонт — в зачарованном круге
С тобой мы сошлись, не смущенные далью.
И встретились степи немые Калуги
С исконною нашей грузинской печалью.
<1925>

Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: