Поиск
Поэт вниманьем окружен,
Вниманьем, тайно восхищенным:
Самозабвенной песней он
Дарует радость миллионам.
340. Абхазия. Перевод Б. Брика
От Европы до Азии
Море — из малахита.
Блещут горы Абхазии
И отроги Колхиды.
Побережье усеяно
Чередой белых точек.
Всюду игры затеяны,
Всюду юность хохочет.
В отдаленье от берега,
Где песка целлулоид,
Скромный родственник Терека,
Чалибаш землю роет.
Вот табачница славная,
Солнцем ярким согрета,
Нижет листья янтарного,
Темно-желтого цвета.
Вот она — моря Черного
Необъятная чаша,
И блестит Калифорнией
В ней Абхазия наша!
С добрым утром, акации,
Я в Абхазии снова…
С добрым утром, плантации
Табака золотого!
341. Не оставляй его, как сироту… Перевод К. Симонова
Твой стих с тобой брал века высоту,
Решал бесстрашно и судил пристрастно.
Не оставляй его, как сироту,
Вне времени и вне пространства!
Одни проваливались без следа,
Другие, оступаясь, шли куда-то…
Ты сам об этом написал тогда.
Ставь день и час! Где подпись — там и дата!
Твой стих не мост между добром и злом,
Он — цвет знамен и ран на поле боя.
Как в скалы врублен времени излом,
Так врублен в стих ты сам с твоей судьбою.
В твоей эпохе всё, что есть, — твое,
Твой герб, твой серп, твой молот, твое знамя,
Твоя решимость доконать старье,
Спалить его индустрии огнями!
Твой стих с тобой брал века высоту,
Решал бесстрашно и судил пристрастно.
Не оставляй его, как сироту,
Вне времени и вне пространства!
342. Пресса. Перевод А. Тарковского
Покою — война и рутине — война!
Источена полночь огнями ЗАГЭСа.
Созвездья во власти глубокого сна.
Спит буря, молчаньем ночным пленена,
Спят горы, над ними плывет тишина…
Но сну не покорствует пресса.
Пишу в типографии. Ей не до сна,
И сердце машины работает звонко.
Меня ли встревожит полночная тень,
Коль в полночь бессонная ротационка
Готовит газеты на завтрашний день?
Машина влагает великую силу
В свой гром, заоконную ночь оглушив
(Так воины кличут, мечи обнажив:
«Промолви хоть что-нибудь, если ты жив,
А если ты труп, возвращайся в могилу!»).
Как волны стремительных рек
Ломают недвижность застоя,
Так в омут полночный врывается этот разбег,
Так, старое руша и новое строя,
Стремится в грядущее век.
Тут пресса быстрей,
Чем крылатый Мерани:
Мы тесными узами связаны с ней,
Она, точно луч, просквозивший в тумане,
Летит к изголовью очнувшихся дней,
Уже возвестив пробуждение древней
Бесплодной земли и холодной деревни.
«Темп!» — слышат призыв рудники и леса.
«Темп!» — слышат призыв города и заводы.
По слову ее средь степей расцветает краса
Желтеющей нивы,
Шумящей, как полые воды,
Машины, большие как зданья, проходят по сети дорог.
«Темп!» — пульсирует электроток.
«Темп!» — кричат коллективы.
По слову ее водопад ниспадает со скал.
Он, как Ниагара, — в клокочущей пене,
И поит побеги могучих растений
Прохладной водой Алазанский канал.
О, нерв бытия, электрический провод!
Я помню, как — десятилетье назад,—
Когда уже Марксово имя звучало повсюду как довод,—
Очаг богача был неприкосновенен
И свят
Любой из листков буржуазной печати.
И неприкосновенными не были разве тогда
Остатки последние землевладельческой знати?
Владели помещики — вспомним былые года? —
Землею, которой цари богачей одаряли.
И были газеты вассалами при феодале,
Когда нашей Грузией, точно проезжей дорогой,
Владели разбойники чуждой страны.
Их время свилось кинолентой, им крикнули громы:
«Не трогай!»
И дни их печати исчезли, испепелены.
К еще неокрепшему голосу прессы рабочей
Мы слухом тянулись,
Но в опустошенных домах
Не лампы горели, а шашки светили средь ночи,
Кинжалы свистали впотьмах.
И слышен был голос, охрипший в селеньях озябших и хмурых,
И эхо гремело средь гор и долин:
«Ударь его! Будь беспощаден! Он — тюрок!»
— «Грузин!»
— «Осетин!»
— «Армянин!»
— «Пускай он рабочий, пускай он крестьянин,
Ударь иноверца, да будет он насмерть изранен!»
О, страшное время, когда
И братский кинжал забывал сожаленье,
А пресса дрожала, как зданье от землетрясенья.
Огонь неприязни горел.
И народы губила вражда.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: