— Простите, вы, кажется, что–то сказали? Я не разобрал!

— Да это я не вам! Я разговариваю с собакой.

Человек в машине раскатисто смеется и хлопает собаку по морде.

— Ну, ну, спокойно! Сидеть!

Он дает газ и едет дальше.

Жилище Йенса Йенеена легко найти., Перед ним маленький живописный палисадник и голубая изгородь. На воротах висит красный почтовый ящик. Незнакомец останавливается у дома и медленно осматривается по сторонам. Может, и здось есть собаки, которые бросятся на него, как только он откроет калитку? Полная тишина, не слышно ни звука.

Йенс Йенсен увидел посетителя в окно. И не вышел. Пусть пришелец немножко подождет. А тот уже открыл калитку и снова тщательно закрыл ее за собой. Потом осторожно постучал в дверь. Стук пришлось повторить несколько раз. В ответ раздалось:

— Да, да! Входите, пожалуйста!

— Здравствуйте! Не вы ли господин Йенс Йенсен?

— Я.

— Меня зовут Джонсон, Герберт Джонсон. Мы говорили с вами по телефону.

— Так. Значит, это вы? Вы хотите снять у меня комнату? А я и не думал, что вы так быстро пожалуете. Я не знаю, может быть помещение еще не приведено в порядок…

— А я так понял, что сразу же могу переехать. Ведь вы говорили…

— Да мне и в голову не приходило, что вы так сразу и нагрянете. А где же ваш багаж? Вы, значит, хотите сразу же остаться здесь?

— Это бы очень устроило меня. Чемоданы мои прибудут позже. Они остались пока в Копенгагене. Для меня крайне важно поселиться немедля.

— Вот уж и не знаю, возможно ли это сейчас. Придется мне прежде потолковать об этом с дочерью. Она приведет в порядок ваши комнаты. Карен! Ка–а–рен! Послушай, как по–твоему, может господин немедленно переехать?

— Как — сразу?

— Да. Он так хочет.

— Но надо же хоть немного убрать.

— Ну, что ж, я могу еще немного пройтись — часок или что–нибудь в этом роде…

— Вот это было бы хорошо. А то что за удовольствие присутствовать при уборке?

— Ну, что ж, я пойду, если так. До свидания.

— Постойте… одну минутку. Давайте сначала договоримся насчет платы. Так уж заведено. Я хотел бы, чтобы вы сразу же уплатили мне за полгода вперед. Такой уж у нас порядок. Я и по телефону предупреждал об этом. Надо сказать, что уже до вас кое–кто побывал здесь и хотел снять эти комнаты. Но так как вы явились первым…

— Пожалуйста! Уплатить вам деньги сейчас?

— Конечно. Всегда лучше сразу же с этим разделаться. Итак, ровно триста пятьдесят крон.

— Прошу вас.

Незнакомец извлек из кармана бумажник. Йенс Йен- сен смотрит во все глаза на толстую пачку кредитных билетов. Среди них есть и долларовые бумажки. Они высовываются как бы невзначай. Это выглядит успокоительно и солидно.

— Благодарю. Вот это прекрасно. Сейчас же напишу вам расписку. Для порядка. Ваша фамилия Джонсон, так ведь?

— Герберт Джонсон.

— Так, так. А вот и расписка. К вашему приходу Карен все приведет в полный порядок.

23

Вечера стоят тихие. Только вдалеке едва слышатся чьи–то слабые голоса. С моря доносится стук моторной лодки. Где–то лает собака, должно быть далеко, за много километров отсюда.

А темень какая! Абсолютный мрак. Стоит погасить лампу — и ни единый, даже тончайший луч света не проникает сюда через маленькие оконца.

Мистер Герберт Джонсон лежит на кровати, под толстой периной. От перины пахнет землей. Все постельное белье пропитано затхлостью.

Некоторые затруднения возникли из–за простынь. Простыни не. входили в счет платы за квартиру. Как, впрочем, и перины. Но здесь нет магазинов, где можно было бы приобрести простыни, и Карен пришлось на время дать жильцу свои. Сделала она это без особого энтузиазма.

Под периной ужасно душно. Но она так туго набита, что ее не сразу подоткнешь под себя. Перина плохо греет тело мистера Джонсона, и оно мерзнет то в одном, то в другом месте. Пытаясь защититься от холода, проникающего под перину, он плотнее натягивает ее на себя и тут же начинает задыхаться от жары. Мокрый от пота, он в то же время жестоко страдает от холода.

Тишина такая, что слышно, как шуршат по обоям длинноногие пауки. Где–то скребется мышь. Тихо потрескивает от старости мебель. За обоями шелест и шорох — это, повидимому, осыпается не то песок, не то штукатурка. В тишине все эти слабые шорохи становятся отчетливо слышны, и поэтому кажется, что комната наполнена всевозможными звуками.

Если бы были еще целы его карманные часы, — думает мистер Джонсон, — их тиканье звучало бы здесь, как рокот мотора. Но у него уже нет часов. Ему не удалось сохранить их.

Мистер Джонсон все еще воюет с периной. Никак ему с ней не сладить. А мысли его вертятся вокруг удивительных вещей, к которым сам он уже как будто не имеет отношения. Но Джонсон уже не волен решать, о чем ему думать. Мысли мелькают в лихорадочном бреду.

Ему как будто надо что–то сделать. Он еще не справился с каким–то заданием. А это очень важно и срочно. Но он никак не может сосредоточиться. Вот какая–то красная тетрадь для сочинений, которую он должен исписать от корки до корки. А вот желтая. Кроме того, есть еще и синяя. Ему придется написать еще уйму других сочинений, чтобы стать одним из первых учеников в школе. Сочинения на английском и немецком языках. И на датском. Но только вот о чем писать? Он никак не может вспомнить тему. Это ужасно! Ведь сочинение нужно написать именно сейчас. И еще задачу по математике надо решить. Построение прямоугольного треугольника по гипотенузе. Итак, нам известно, что сумма квадратов катетов равна… Что за несусветная чепуха! Это все перина виновата в том, что у него ум за разум заходит.

«Я лежу в кровати, — думает Джонсон, — в одном из домов деревни. В другой части дома спит Йенс Йенсен. И Карен спит. Она разделась и тоже укрылась периной. Какая она из себя, интересно? Тело у нее, конечно, белое. Никогда в жизни она не принимала солнечных ванн. И все же она здоровая и сильная, и у нее красивые, крепкие ноги. А лицо, как на грех, довольно кислое».

Вот бы узнать, который теперь час? Но у него больше нет часов. Его хорошие старые часы пропали. А сколько лет они прослужили. Верой и правдой! Еще со времени конфирмации. Тикали и в жилетном кармане и на ночном столике. А теперь их больше нет. Ничего не поделаешь! Этого требовали обстоятельства. Ха–ха! Сложившиеся обстоятельства!

Почему сердце бьется так сильно? Может быть, это лихорадка? Нужно пощупать пульс! Но и для этого нужны часы. А сердце знай себе стучит да стучит. А может быть, он заболел? Может быть, слишком много пережил за последние дни? Вот так, пожалуй, и помрешь в этом ужасном доме, где все пропахло плесенью. Помрешь как раз в тот момент, когда собрался начать новую жизнь! Начать, ха–ха! Начать! Да что тут начинать? Меня зовут Джонсон, Герберт Джонсон. Я уже не молодой человек. Прожил много лет в Америке!

А вот и длинная–предлинная плотина, через которую надо перебраться. Какая она бесконечно длинная! Он идет между двумя водными пространствами, идет из одной страны в другую. Но нужно во что бы то ни стало перейти на ту сторону. Очень нужно. Сзади стреляют. Стреляют из пушек, с того берега. Скорее! Надо бежать. А еще так далеко, так далеко! Впрочем, бежать больше нет сил. Одолевает отчаянная усталость, какая–то слабость и изнеможение — ноги подкашиваются. Он опускается на колени. А подняться нет сил. Но нужно, нужно превозмочь себя. Он должен перейти плотину. Должен.

Под плотиной — шлюзы. Большие, замечательные шлюзы с воротами и подъемными механизмами. Вода течет из одного моря в другое. Она течет, и пенится, и бурлит. Бурлит и бурлит…

24

Человек, разъезжающий на своем фордике, — беспокойное существо. Он мог бы ничего не делать. Ведь он получает пенсию. Да еще наследство ему досталось. И все же он без конца возится с какими–то делами. Бегает и бегает повсюду… Где бы что ни случилось — он тут как тут.