Хочу рассказать и о другом, что вселяет надежду. В МГУ родилась и укоренилась традиция — выступления замечательного симфонического оркестра под руководством Е. Светланова. При всей нынешней разрухе мы доказываем, что настоящий культурный человек имеет право и возможность слушать классическую музыку. И если у студента не хватает денег идти в Консерваторию, то он услышит оркестр Светланова у себя в университете. Заключен также договор между МГУ и Большим театром…

А. П. МГУ для России — это, в некотором смысле, храм науки. И то, о чем вы говорите, подтверждает это. Храм со своими нравственными законами?

Ю. К. Да, конечно. Недавно мне пришлось услышать от одного историка, который считает себя большим демократом, такую реплику: надоел, мол, этот шпиль МГУ, везде им тычут нам в нос, пора с этим кончать… Он не договорил до конца, каким образом. Так же, как в свое время с храмом Христа-Спасителя?

А. П. Если верх возьмут силы, что творят псевдоисторию, то МГУ, возможно, будет также снесен. Кому он будет нужен в колониальной стране? Или снесут только шпиль и переименуют в Госуниверситет нефтезадвижки…

Ю. К. Мы не дадим сделать этого…

А. П. Вы говорили об объективной истории. Эта та история, в которой и дореволюционный, и советский период, и тот, который родится в муках нынешней смуты, составят непрерывное целое? Ощущает ли наша государственно мыслящая научная элита острейшую необходимость осознания такой истории? И не в том ли в первую очередь сказывается временная "потеря" нами национальной истории, что во власти идет самоубийственная клановая борьба, а оппозиция никак не может выработать идеологию, способную увлечь за собой во всем разуверившийся народ? Что, например, будет взято будущими поколениями от советской эпохи? Она как-то продолжится?

Ю. К. В истории бывают зигзаги, откаты, они связаны с людскими трагедиями. Но советская эпоха, я глубоко убежден, будет иметь свое продолжение. Например, независимые ныне Украина, Белоруссия, Казахстан, Узбекистан и другие бывшие союзные республики в силу своих жизненных интересов будут стремиться к объединению. Я всегда возмущаюсь, когда в пропагандистских целях кричат, что современные коммунисты тянут нас назад, к воссозданию СССР, авторитарного режима сталинского типа. Это просто невозможно. Не может быть "воссоздано" то, что ушло далеко в прошлое. Но прогресс в отношениях бывших советских республик будет обязательно. Восстановление прежнего союза братских народов обязательно произойдет, хотя конечно, не в одночасье. Форма его может быть другой, соответствующей новым историческим условиям. Главное — этого хотят народы, и они заставят политиков сделать это…

Убежден, что будет восстановлен высокий общественный статус науки и образования. Вновь будут поднимать фундаментальные науки. Ведь МГУ на глазах превращается из государственного университета в городской. Современным ломоносовым не по средствам доехать до Москвы, прокормиться здесь и защититься от криминальных структур.

Но для того, чтобы мы вновь стали творцами собственной истории, нам сегодня, как никогда, нужна путеводная идея. Она может быть выработана только путем преодоления "разорванного" исторического сознания. Наши нынешние руководители обещают что-то такое сочинить к 2000 году. Это смехотворные заявки. Автором нового великого проекта может стать только сам народ. И Университет как народный и интеллектуальный центр тоже должен сыграть в этом деле свою роль. Думаю, никому не удастся держать нас долго в тупике, в котором мы оказались во многом и не по своей вине…

Два стихотворениЯ

I. Воздвиженье

Все так же своды безмятежно-сини.

Сентябрь. Креста Господня торжество.

Но был весь мир провинцией России,

теперь она — провинция его…

II. Прощание

И, выплеснув молочные чернила,

приблизясь к Стиксу — пасмурной реке,

гречанка, Муза вдруг заговорила

на русском, баснословном языке.

То, прогоняя злые чары ада,

презрев чужих тысячелетий свет,

с Россиею прощается Эллада,

и слезы льет умолкший Кифаред.

ЧЕРНОПЛОДНАЯ РЯБИНА.

ОСЕНЬ 1991 ГОДА

Памяти Бориса ПРИМЕРОВА

Живем… И вот дожили до седин

в тоске по юности первоначальной.

Позволь же грозди черные рябин

мне положить на этот гроб печальный.

Что горше осени? Ну разве ты, весна.

Тревожен твой черемуховый холод.

Ждет соловья ночная тишина.

Стучит в висках семипудовый молот.

О чем?.. И пусть косноязычна речь -

парит в ней гений нежности к отчизне…

Что сберегу? Что я смогла сберечь

от той,

почти предсмертной нашей жизни?

Как шли в Вертушино сырым холмом -

один другого тише и болезней -

за козьим деревенским молоком:

оно стихов и гуще, и полезней.

Как шли… Сначала — берегом пруда,

болотцем, по затопленной лесине…

В те дни уже балтийская вода

не омывала берегов России.

Как шли… Какой-то жалкий арьергард…

Над ивняком, клубящимся в овраге…

“А ты представь, что я — кавалергард!

Что я, как Пушкин,

в ласточкином фраке”.

“А ты представь, — в ответ шутила я, -

что я лишь так себе и представляю…”

Друзья мои, друзья мои, друзья, -

кричал мой дух, — я тоже умираю!

Под тем курганом: насыпь до небес…

Под осыпью Советского Союза…

Уже неравным браком мелкий бес

с тобой венчался, солнечная Муза.

Уже слова не слушались. Уже

“Чур, чур меня!” -

одно рвалось из сердца…

И серый пепел залегал в душе

изгнанника, калики, погорельца.

Кем мы казались жителям травы -

седым ежам и пухленьким полевкам?..

Как шли…

К Москве, а может, от Москвы?..

По лествице?.. По тлеющим веревкам?..

Уж все осыпалось…

Лишь этот терпкий куст -

кус благодати — черной синевою

сиял…

Вернись!

Вернись!

Как я сама вернусь,

когда глаза в последний раз закрою.

6 мая 95

НА ПОКЛОННОЙ ГОРЕ

I

Залетный скульптор! Что ты изваял?

И что ты вызнал у горы Поклонной?

Что все безродно — камень и металл,

как ты, пустою славою плененный?..

Какою-то засохшей стрекозой,

какою-то крылатою мурашкой

задумал взмыть ты над моей Москвой,

к ее стыду, во дни обиды тяжкой?

Обласкан черной сворою бояр

и той, и этой проданной столицы,

но будешь сдут — как мошка иль комар,

с державной, белокаменной десницы.

И станут прахом бронза и бетон…

А если призовем кого с Кавказа,

то будет зваться он — Багратион,

пусть он пока — всего сержант запаса.

Все Семь Холмов поклонятся ему,

Бородино вздохнет горячей грудью.

Он смугл?.. Но это чудится в дыму.

Он — русский всей своей орлиной сутью!

2

Давно померк огнистый бересклет,

скукожился железный подорожник.

А кто поэт — тот больше не поэт:

разбит его

к о л е б л е м ы й т р е н о ж н и к…

И вытоптаны отчие слова.

И даже ту, что за Бедой, — По-беду

никчемной Никой назовет молва,

пустив Беду о д н у по белу свету.

* * *

Какое счастье — помнить те года…

Евг. НЕФЁДОВ

О тополином городке,

о конском розовом каштане,

о солнцепеке на баштане,

о лопушином ветерке;

о коленкоровом чепце

румяной мальвы у забора,

о кучке лиственного сора

и о мурлыке на крыльце;

о том серебряном ковше

Большой Медведицы на небе,

о теплом ноздреватом хлебе,

его бессребреной душе;

о талой тропке меж снегов,

о жухлом перекати-поле,

о бурках-валенках, что к школе

утюжат ниточку следов;

о книжице “Родная речь”,

где плещет нива золотая;

о зайцах дедушки Мазая -

как их за пазухой сберечь…

О речке Пселе иль Донце,