СОН
Мне снилось — от резни чудовищного боя,
От крови, слез и мук бежал я в темный лес
Искать защиты и покоя
Под вечным куполом небес.
Здесь чудный полумрак таинственного храма,
Стволы уходят вдаль, как легкий ряд колонн,
Как сладким дымом фимиама,
Смолою воздух напоен.
И в говоре ветвей мне чудится порою
Благоговейный гул молящейся толпы,
И сыплют искры надо мною
Лучей широкие снопы…
Но вдруг в немой тени нарушил мир отрадный
И грозно прошумел могучий взмах крыла:
То ястреб — хищник кровожадный
Упал на жертву, как стрела.
Добычу он схватил железными когтями
И страшно медленно душил, и в тот же миг
Из дикой чащи под ветвями
Ко мне донесся чей-то крик.
И этот крик растет, от края и до края
Он наполняет мир тоскующей мольбой
И мчится к небу, замирая
В дали блестящей и пустой.
И ужасом тот крик мне душу потрясает.
А солнце между тем преступный темный лес
Невозмутимо озаряет
Лучами с праздничных небес.
Как храм, поруганный кровавым злодеяньем,
Безгрешной чистоты наружный вид храня,
О лес, торжественным молчаньем
Теперь ты страшен для меня!
Здесь, даже здесь, увы! нет мира и покоя:
Все та же предо мной и здесь, в глуши лесов —
Резня чудовищного боя
И злоба бешеных врагов!
1884
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Я знаю: грозный час великого крушенья
Сметет развалину веков —
Уродливую жизнь больного поколенья
С ее расшатанных основ, —
И новая земля, и новые народы
Тогда увидят пред собой
Не тронутый никем, — один лишь мир природы
С его немеркнущей красой.
Таков же, как теперь, он был, он есть и будет,
Он вечно юн, как Божество;
И ни одной черты никто в нем не осудит
И не изменит ничего.
Величественный зал для радостного пира,
Для пира будущих людей,
Он медлит празднеством любви, добра и мира
Лишь в ожидании гостей:
Разостланы ковры лугов необозримых;
На вековом граните гор
Покоится в лучах лампад неугасимых
Небес сапфировый шатер;
И тень из опахал из перьев тучек нежных
Дрожит на зеркале волны,
И блещет алебастр магнолий белоснежных,
И розы нектаром полны,
И это все — для них: все это лишь убранство
Для торжества грядущих дней,
Где трапезою — мир, чертогами — пространство
Земли и неба, и морей.
И вот зачем полна природа для поэта,
На лоне кроткой тишины,
Едва понятного, но сладкого обета
Неумирающей весны.
И вот зачем цветы кадят свое куренье
Во мгле росистых вечеров,
И вот о чем гремит серебряное пенье
Неумолкающих валов.
1884
ИСКУШЕНИЕ
Отрывок
Серебряной каймой очерчен лик Мадонны
В готическом окне, и радугой легло
Мерцание луны на малахит колонны
Сквозь разноцветное граненое стекло.
Алтарь и дремлющий орган, и купол дальний —
Погружены в таинственную мглу;
Лишь край мозаики в тени исповедальни
Лампаду отразил на мраморном полу.
Седой монах, перебирая четки,
Стоял задумчивый, внимательный и кроткий;
И юноша пред ним колена преклонил;
Потупив взор, он робко говорил:
«Отец мой, грех — везде со мною:
Он — в ласке горлиц под окном,
Он — в играх мошек над водою,
Он — в кипарисе молодом,
Обвитом свежею лозою,
Он — в каждом шорохе ночном,
В словах молитв, в огне зарницы,
Он — между строк священных книг,
Он — в нежном пурпуре денницы
И в жгучей боли от вериг…
Порою череп брал я в руки,
Чтоб запах тленья и могил,
Чтоб холод смерти утолил
Мои недремлющие муки.
Но все напрасно: голова
В чаду кружилась, кровь кипела,
И греза на ухо мне пела
Безумно нежные слова…
Однажды — помню — я увидел,
Уснув в горах на склоне дня, —
Ту, что так страстно ненавидел,
Что так измучила меня.
Сверкало тело молодое,
Как пена в сумрачных волнах,
Все ослепительно нагое
В темно-каштановых кудрях.
Струились волны аромата…
Лежал недвижим я, как труп.
Улыбкой дерзких, влажных губ
Она звала меня куда-то,
Она звала меня с собой
Под полог ночи голубой:
„Отдашь ли мне ночное бденье,
Труды, молитвы, дни поста
И кровь распятого Христа,
Отдашь ли вечность и спасенье —
За поцелуй?..“ И в тишине
Звучало вновь: „Отдашь ли мне?..“
Она смеялась надо мною,
Но брошен вдруг к ее ногам
Какой-то силой роковою,
Я простонал: „Отдам, отдам!..“»
………………………………….
1884
НА ТАРПЕЙСКОЙ СКАЛЕ
Ряды сенаторов, надменных стариков
С каймою пурпура на тоге,
И мрачный понтифекс в собрании жрецов
Стоят задумчивы и строги.
Кой-где центурион гарцует на коне,
И целым лесом копий медных
Когорты зыблются в чешуйчатой броне
Под грозный шум знамен победных;
И сонмом ликторов Марк Манлий окружен…
Но, мановеньем горделивым
Вниманья требуя, к толпе промолвил он
Перед зияющим обрывом:
«Прощай, родимая земля! в последний раз
Я шлю привет моей отчизне…
Не бойтесь, палачи: все кончено, — и вас
Молить не буду я о жизни.
Жить, разве стоит жить, когда — всесилен мрак,
И вечно грудь полна боязни,
И душно, как в тюрьме, и всюду, что ни шаг, —
Насилья, трупы, кровь да казни…
Пришел и мой черед; но пусто и мертво
В потухшем сердце: вашей власти
В нем нечего казнить, — народ, возьми его,
Возьми и разорви на части!..»
Так Манлий говорил, и грустный долгий взор
Сквозь дымку полдня золотого
Он обратил туда, в сияющий простор,
На ленту Тибра голубого,
На солнце и луга, на волны и цветы…
Толпою резвою со свистом
Мелькнули ласточки с лазурной высоты,
Чтоб утонуть в эфире чистом;
Очами скорбными их Манлий проводил…
У ног его немой и дикий
Утес в расщелине любовно приютил
Цветок малиновой гвоздики;
И, все забыв, глядел страдалец на него —
Почти без мысли и сознанья —
В минуту грозную, не помня ничего,
Ловил струю благоуханья…
Но палачи к нему приблизились в тот миг;
Он их отталкивает гордо
И к пропасти идет, спокоен и велик,
Идет бестрепетно и твердо, —
И ропот ужаса пронесся над толпой…
………………………………………….
1884