Поэты на Руси не любят долго жить:

Они проносятся мгновенным метеором,

Они торопятся свой факел потушить,

Подавленные тьмой, и рабством, и позором.

Их участь — умирать в отчаянье немом,

Им гибнуть суждено, едва они блеснули,

От злобной клеветы, изменнической пули

     Или в изгнании глухом.

И вот еще один, — его до боли жалко:

Он страстно жить хотел и умер в двадцать лет.

Как ранняя звезда, как нежная фиалка,

     Угас наш мученик-поэт!

Свободы он молил, живой в гробу метался,

И все мы видели — как будто тень легла

На мрамор бледного, прекрасного чела;

В нем медленный недуг горел и разгорался,

И смерть он призывал — и смерть к нему пришла.

Кто виноват? К чему обманывать друг друга!

Мы, виноваты — мы. Зачем не сберегли

Певца для родины, когда еще могли

     Спасти его от страшного недуга.

Мы все, на торжество пришедшие сюда,

Чтобы почтить талант обычною слезою, —

В те дни, когда он гас, измученный борьбою,

И жаждал знания, свободы и труда,

И нас на помощь звал с безумною тоскою,

Друзья, поклонники, где были мы тогда?..

Бесцельный шум газет и славы голос вещий, —

Теперь, когда он мертв, — и поздний лавр певца,

И жалкие цветы могильного венца —

Как это все полно иронии зловещей!..

Поймите же, друзья, он не услышит нас:

В гробу, в немом гробу он спит теперь глубоко,

И между тем как здесь все нежит слух и глаз,

И льется музыка, и блещет яркий газ, —

На тихом кладбище он дремлет одиноко

     В глухой, полночный час…

Уста его навек сомкнулись без ответа…

Страдальческая тень погибшего поэта,

Прости, прости!..

1887

Шумит июльский дождь из тучи грозовой

И сеткой радужной на ярком солнце блещет,

И дачницы бегут испуганной толпой,

И летних зонтиков пурпурный шелк трепещет

     Над нивой золотой…

А там, меж бледных ив с дрожащими листами,

Виднеется кумач узорного платка, —

То бабы весело с разутыми ногами

Теснятся на плоту; и звучного валька

Удары по белью над ясными волнами

Разносит далеко пустынная река…

1887