— Как, вдвоем с бабушкой? — спросила Наталья Сергеевна. Она знала, что у Веры Анатольевны Горшковой парализованы ноги после смерти мужа.

— Да, — сказал мальчик. — У нее, можно сказать, ног нет. Зато у меня вон какие.

«Может, это и к лучшему», — подумала учительница, наблюдая за тем, как радостно, весь светясь от счастья, он носится по площадке, играя в волейбол. «Нос вылез, хвост завяз», — грустно подумала она, переведя взгляд на Лолиту. Девочка стояла, забившись в угол площадки, и не двигалась с места, совершенно не реагируя на мяч и только глядя пламенным влюбленным взглядом на Данилу Дегтярева, играющего с ней в одной команде. Данила был рад возвращению друга и тоже с увлечением играл, но злился на девчонку, не сводящую с него глаз и пропускающую мячи. Лолита похудела еще сильнее, вся как-то сникла и потускнела, и Наталья Сергеевна знала, что не в силах ничем ей помочь. Даже если она будет сутками разговаривать с ее отцом или матерью, это ничего не изменит.

Убедившись, что за время ее кратковременного отсутствия в зале ничего не произойдет, Наталья Сергеевна вышла в коридор и направилась к кабинету директора. В сумке у нее лежало написанное дома заявление об уходе. В приемной она столкнулась с учительницей рисования, пришедшей с таким же заявлением. Наталья Сергеевна решила, что они поговорят потом, и поспешила обратно в класс, отдав заявление секретарше.

После звонка все окружили Алика.

— Ты где был, в Африку пытался сбежать? — спросил Данила.

— Ну, ты фантазер, — усмехнулся Алик. — Я был у бабушки.

К Даниле молча подошла Лолита, и, сунув ему в руки сложенный листок, убежала. Данила развернул его и, закатив глаза к потолку, скомкал, но не бросил, потому что не увидел поблизости урны. Он положил бумажку в карман.

— Что это? — поинтересовались Алик и Дина.

— Опять стихи о любви, — раздраженно сказал Данила.

— Ну, ты ведь можешь с ней… — Алик задумался, — дружить.

— Я с ней и так дружу, — улыбнулся Данила. — А если ты имеешь в виду, что я мог бы с ней встречаться, то она мне как девушка не нравится. Она маленькая, все время молчит, грустит о чем-то и смотрит. С ума от нее можно сойти. Уж если встречаться, то с красивой девушкой. — Взгляд Данилы стал мечтательным. — А эта — какая-то пигалица.

— Наталья Сергеевна, — после возмущенной речи о том, что сразу две учительницы покидают коллектив, спросил директор, — скажите мне по секрету, неужели нашли место лучше, чем наш колледж?

— Нет, не нашла, — покачала головой учительница.

— Но почему тогда? — развел руками директор. — А вы, Альбина Петровна, почему?

Банальная фраза в обоих заявлениях гласила «по личным обстоятельствам».

Дмитрий Николаевич Крутых, менеджер ночного клуба «Элита», известный его завсегдатаям под именем Джима Крутого, сидел в полутемном зрительном зале хореографического училища в четвертом ряду, за спинами дипломной комиссии, внимательно смотрел на сцену, где выпускники училища показывали свое мастерство, и чутко прислушивался к разговорам педагогов. На него никто не обращал внимания. Его принимали за администратора или помрежа какого-нибудь провинциального театра, приехавшего на выступления последнего курса для подбора новых кадров.

Джим был недоволен и измотан. Он занимался новой развлекательной программой для своего клуба. Программа должна была угодить творческой молодежи, собирающейся в клубе, а это было делом сложным. У этих ребят были неординарные запросы, изысканный вкус и повышенный интеллектуальный коэффициент, и ему приходилось тратить много сил и времени, чтобы программа им понравилась. В других клубах все проще, у них не такая прихотливая публика, и ее вполне устраивают дешевые безголосые певички, бездарные танцовщицы и непритязательные шоу. Но он, Джим, Дмитрий Николаевич, раньше был администратором дачного поселка творческих работников и привык иметь дело с этой публикой. Помимо всего прочего, эта работа приносила хорошие деньги. И вот теперь он ходил на просмотры, разыскивая девочку для стриптиза, которая могла бы стать гвоздем новой программы. Он хотел найти такую, которая буквально ошеломила бы посетителей, а для этого она должна была обладать не только внешними данными, умением танцевать и раздеваться под музыку, но еще и тем, что называют «изюминкой», и что выделяло бы ее из безликой массы смазливых девочек из стриптиза, к которым «золотая молодежь» уже успела привыкнуть. В ней должна была присутствовать подлинная высокая эротика, которая могла бы зажечь сердца мужчин, обладающих хорошим вкусом. Пока найти что-то хотя бы отдаленно похожее он не мог, начал уже терять надежду и был готов согласиться на предложение своего коллеги из клуба «Золотая ночь», который будет теперь гей-клубом, и взять к себе их стриптизершу, выступающую там два года, а теперь оставшуюся без работы. Хотя его она мало устраивала — слишком была откровенна, и ее номер отдавал похотливостью, а не эротизмом.

Глядя на худющих плоских балерин, появляющихся на сцене, Джин понял, что опять даром тратит время. Если бы он выпустил такую девушку к себе на сцену и она продемонстрировала бы эти выступающие ребра и ключицы, номер провалился бы с треском. Он не понимал, зачем вообще пришел сюда, но это был тот случай, когда к делу подключилась его интуиция, заставившая его сидеть, не уходить и разглядывать девушек, совершенно не подходивших для пикант-шоу. И вот его сердце впервые дрогнуло, когда на сцену выпорхнула одна из выпускниц, и она была такая же худенькая и изящная, как и ее однокурсницы, но в том, как она легко выбежала из-за кулис, в каждом движении обязательных па, должных продемонстрировать уровень мастерства, в повороте головы, да и во всем ее облике было нечто, отличающее ее от других девушек, одетых, как и она, в легкие, взлетающие от танца полупрозрачные белые одежды. В ней, пожалуй, была та самая эротика, которую он искал. И он вдруг не на шутку испугался, когда один из зрителей встал со своего места и подошел к ряду, где сидела комиссия. Представившись помощником режиссера балетной труппы Псковского театра, он осведомился, не подписан ли у этой балерины с кем-нибудь контракт. Помреж удивился и обрадовался, услышав отрицательный ответ, так же удивился этому и Джим. Обычно выпускниц, которые чего-то стоят, помрежи и администраторы разбирали заранее, еще на зимней сессии, и к выпускным экзаменам будущие звезды провинциального балета уже имели подписанные контракты.

Когда закончились одиночные показательные выступления и курс стал показывать «Жизель», Джим понял, почему девушка, которая произвела на него и на псковского режиссера такое впечатление, оказалась не занятой. Она танцевала в массовке, у нее, несмотря на прирожденные танцевальные данные, не было даже собственной роли. Но и в массовых сценах, где внимание на себя оттягивали партии главных героев, была заметна ее профессиональная, вдруг обнаружившаяся несостоятельность. В руках партнера она теряла всю грацию, была напряженной и неумелой. Псковский помреж тут же потерял к ней всякий интерес и стал расспрашивать одного из членов комиссии о другой балерине, а Джим до окончания спектакля вышел на улицу и пошел пообедать в ближайший ресторанчик. У него неожиданно оказалось много свободного времени. Он пообедал и, довольный и успокоившийся, вернулся в училище к тому моменту, когда дипломная комиссия, совещавшаяся в пустом зрительном зале, впустила толпящихся под дверью волнующихся дипломников.

Джим вошел вместе с ними Председатель комиссии объявлял выпускникам оценки, поздравляя их с успешным или отличным окончанием училища. С девушкой, которая его заинтересовала, все произошло примерно так, как он и предполагал, сидя в ресторане.

Когда все оценки были объявлены и довольные выпускники покинули зал, она, удивленно глядя на председателя, сказала:

— Вы пропустили мою фамилию.

— С вами, Ракитина, разговор особый, — произнес председатель, и с лица его разом соскочила приятная торжественная улыбка, с которой он обращался к ее однокурсникам. — Комиссия, посовещавшись, пришла к выводу, что диплом мы вам выдать не сможем. Мы не имеем права оценить ваше мастерство даже удовлетворительно. У вас будет обычный аттестат об окончании средней школы и справка об окончании хореографического училища.